Родители так и сделали: посадили в корыто белую гусыню. Жалтисы поблагодарили, весело засычали, проехали село и поехали бы дальше, но вдруг гегуже (кукушка) закуковала им с дерева:
– Ку-ку, ку-ку! Простофили сваты! Вас обманули: вам дали белую гусыню, а невеста Жалтиса прячется в амбаре. Ступайте назад и требуйте девицу!
Вернулись сваты в село, выбросили гусыню и с гневом стали требовать девицу. Снова родители закручинились и опять обратились к той же кудеснице.
– Дайте им белую овцу, – посоветовала жрица – и родители отдали белую овечку.
Жалтисы поблагодарили, весело засычали, проехали село и поехали бы дальше, но гегуже опять раскрыла обман.
Вернулись сваты в село и еще с большим гневом начали требовать девицу. Родители по совету Рагутени дали им белую телку, но злобная гегуже опять осмеяла сватов и воротила их в село; потом дали старшую дочь; но и с нею повторилась та же история, что с гусынею, овечкою и телкою.
С криком, бранью и угрозами возвратились сваты в село и подняли там такую бурю, что сама Рагутеня испугалась и посоветовала отдать Эгле.
Сваты уехали из села, но уже назад не вернулись, потому что гегуже закуковала им с дерева:
– Ку-ку, ку-ку! Хорошие сваты! Торопитесь к озеру: Жалтис давно на берегу ждет свою невесту. Ку-ку, ку-ку!
Эгле плачет, Эгле стонет, перед смертью трепеща… Вот и озеро… на берегу ждет ее – но не отвратительный уж, а юный красавец, водяной бог в образе человека.
II. Жалтиса шурья
Пять лет была счастлива Эгле в глубинах водных с юным супругом. Другие пять лет была уже менее счастлива, потому что хотя и имела троих детей – двух сыновей и одну дочь, – но тосковала по родным своим, по земле, по зеленым лугам ее. Как ни ласкал ее муж, как ни заботился о ее счастье, тосковала Эгле и все домой просилась.
– Хорошо, поедешь на будущей неделе! – отвечал ей супруг – и так прошло несколько лет.
Эгле плачет, Эгле стонет, Эгле просится домой.
– Я с тобой расстанусь ненадолго: через три дня вернусь; пусти меня к отцу, к матери!
Муж не мог выдержать долее, разрешил ей поехать, но тогда, когда износит железные башмачки, которые из стали сковал на ее ножки сам бог кузнецов. Взяла Эгле башмачки, бросила их в огонь, пережгла на уголь, день походила, и башмачки развалились.
– Вот я башмачки износила; теперь нет препятствий к отъезду; начну печь пироги на дорогу! – сказала супруга.
– Пеки пироги на дорогу, – ответил супруг, – но я утопил всю посуду, и ты должна наносить на них воду решетом. Ежели воды не наносишь и пирогов не напечешь, об отъезде и не думай.
Долго думала Эгле. Наконец, хлебным тестом залепила решето, наносила воды, напекла пирогов и сказала мужу, что готова в дорогу.
Горько плакал Жалтис, прощаясь с женою и детьми.
– Когда ты возвратишься и станешь на берегу, Эгле, то вызывай меня трикратно следующими словами: «Мой муж! Жена тебя ожидает: проявись на воде, если жив, молочною пеною, а если умер, то пятном кровавым».
Сколько радостей было по приезде Эгли домой! Все считали ее давно уже утопшею и не могли с нею наговориться.
Прошло три дня. Родные уговорили ее остаться еще на три дня.
Братья Эгли, шурья Жалтисовы, поехали на ночь в дремучий лес и пригласили с собою старшего ее сына, чтобы он разбудил их на утреннюю работу. Где-то далеко в глуши развели огонь, легли вокруг него и, лаская мальчика, начали расспрашивать его, какими словами, по возвращении на озеро мать будет вызывать отца. Мальчик отвечал: «Не знаю! Это знает мать». Дяди начали грозить племяннику и приготовили десять пучков розог; но мальчик твердил одно: «Не знаю! Это знает мать». Тогда дяди начали его сечь, избили на нем все розги, но мальчик упорно говорил одно и то же.
Вернулись домой из лесу.
– Отчего у тебя глаза красные? – спросила мать.
– Дрова были очень смолисты, и ветер гнал дым от костра прямо в глаза! – отвечал сын.
На другую ночь дяди взяли с собою в лес младшего племянника и также напрасно иссекли его, не добившись ничего. На третью ночь взяли с собою племянницу – и та под розгами выдала тайну. Тогда братья, вооружившись косами, поспешили на озеро и начали вызывать Жалтиса:
– Мой муж! Жена тебя ожидает: проявись на воде, если жив, молочною пеною, а если умер, то пятном кровавым.
После третьего заклинания поверхность озера покрылась белою пеною и из нее вынырнул молодой красавец, который радостно вышел на берег встречать любимую жену и детей. Но шурья его выскочили из лесу, отрезали ему путь к отступлению и косами искрошили в куски.