Вероятно, Омулич, и Бутрим погибли во время кровавой тризны, справленной Ягайлой в память Войтыллы.
Профессор Новороссийского университета Смирнов в книге «Ягелло – Яков – Владислав» на с. 84 говорит об этом же предмете следующее:
Достигнув изменою торжества над дядею, Ягелло поступил с ним крайне жестоко, как видно, забыв кроткое обращение с ним Кейстута в то время, когда сам был в его руках. С лишком 80-летний старец, близкий родственник, посадивший Ягеллу на виленском престоле, был закован в тяжелые цепи, отвезен в кревский замок и там брошен в темное и смрадное подземелье. Четыре ночи провел он в Креве, а на пятую, как говорит летописец, удавили его коморники (тюремщики) Ягайловы: Проша, Мостер брат, Кучион и Лисица Жибентай» (Нарбутт. «Pomniki do dziejów Litwy», 26).
Итак, убийцами Кейстута были приближенные Ягеллы, и, конечно, нельзя думать, что они совершили преступление без его воли. Согласное свидетельство источников не оставляет ни малейшего сомнения насчет виновности Ягеллы в насильственной смерти дяди, тем более что умерщвление Кейстута было только первым насилием, за которым последовали другие, совершенные по его приказанию. Неизвестно, какому преследованию подверглась Бирута; современные слухи, сохраненные летописцами (Виганд, с. 274), говорили даже об ее утоплении, что, очевидно, неверно, так как она умерла несравненно позднее (Нарбутт, V, 301). Зато ее дядя, почтенный старик Видымунд, пользовавшейся большим уважением на Жмуди, был колесован (а не посажен на кол!), а жена его выгнана из всех его имений (Летописец Даниловича, 38; Нарбутт. «Pomniki do dziejów Litwy», 26 и Стрыйк., 11, 66). Такой же участи подверглись многие знатные жмудины, виновные только в том, что приходились сродни Бируте и чрез нее Кейстуту. (Не об этих ли ста обезглавленные старцах и ста сожженных юношах поет Крашевский?) Попытка оправдать Ягеллу в этом случае невозможна; желание облегчить его виновность совершенно напрасно, потому что едва ли можно извинить преступника слабостью его характера? Но тем не менее мы замечаем подобное желание в Нарбутте. Он как будто ставит в заслугу Ягелле то отвращение, которое он почувствовал со времени убийства к главному его виновнику Пропиту или Проре, и которого с тех пор он не хотел видеть. (Не упреки ли совести проявлялись в этом?) Хотя в наших глазах подобное обстоятельство нисколько не уменьшает виновности Ягеллы, но мы приводим его только потому, что нам известны факты, в ином свете выставляющие отношения великого князя к убийцам Кейстута; так, в 1409 году Ягелло пожаловал Науэнпилле (где прежде находился Новогрудок-Литовский) Лиску Жибинту, Lissko Żybinta – тот же Лисица Жибентай, который основал здесь поселение и назвал его по своему имени, Лишковым. Мы, конечно, не могли оставить без внимания огромного сходства в этом имени с именем одного из убийц, и если оба они принадлежат одному и тому же лицу, то едва ли можно извлечь что-нибудь хорошее для Ягеллы из отвращения, которое он чувствовал к одному убийце, и награды, которую дал другому (Monumenta varia de lonis (?) diversis et personis (?) a Solomone Risinio caposita, Lubecae od Chronum in Litwania. 1823. Editio posterior, in officina Petri Plasii. См. «Pornn. pisma histor.» Нарб., с. 29).
Местечко Лишков действительно существует и в настоящее время близ местечка Друскеник в Гродненской губернии и называлось в древности Науэнпиль – новый замок (См. «Виленский календарь на 1888 год» Н. Юницкого, статья «Друскеники и их окрестности»).
Оправдать себя пред светом в убийстве дяди Ягайло мог бы лишь казнью тюремщиков, хотя бы виновных далее только в допущении Кейстута до самоубийства. Но Ягайло не только этого не сделал, а, напротив, наградил их, как доказывает сохранившийся в истории пример награды Лисицы Жибентая. Без сомнения, не остались без награды и другие, только история о них ничего не знает.
В примечании к сказанному выше г-н. Смирнов (на с. 235) говорит:
«Летописец, изданный Даниловичем, и другой, изданный Нарбуттом, Длугош, а также Ваповский, Стрыйковский, Коялович, Лука Давид, Грюнау согласно говорят об удушении Кейстута. Единственное разноречие их заключается в различии имен убийц, которые, кажется, правильнее названы в летописи Нарбутта. Виганд из Марбурга, сказав на 274-й с. «Kynstut in captivitate strangulatur», на 288-й говорит: «Sed quomod о obierit nemo unquam cognovit», следовательно, сам себе противоречит и потому может быть вычеркнут из числа источников этого события. Линденблат (с. 50) говорит, что Кейстут покончил жизнь самоубийством; но он не вполне в этом уверен и передает это известие как слух: «Аls man sagete». Рассказ Витовда о насильственной смерти отца, в которой он обвиняет Ягелла и Окиргелла, и другое донесение, найденное в кенигсбергском архиве, также об удушении Кейстута, приведены у Voigt’a, V, 372».