Работы порта еще не закончены, и на берегу есть много остатков материала, а в кладовых — инструмент, запасные части и разные бракованные изделия. По вечерам, после ухода мастеровых, имущество порта остается без охраны. Пользуясь этим, старший офицер с боцманом снаряжают на берег настоящие «экспедиции» с отрядом команды в расчете чем-либо поживиться. До сих пор я иронически и даже враждебно смотрел на это мародерство, а теперь сам подсказываю, что надо забирать.
В самом деле: «они» — т. е. все портовое начальство с Бирилевым во главе — останутся здесь, когда «мы» пойдем в поход; «они» будут только критиковать все наши действия и обвинять во всех неудачах, а вся тяжесть похода ляжет на нас. Ведь порты и заводы — это только тыл действующего флота.
Главные затруднения для плавающего состава при пользовании услугами своих русских портов заключаются в мелочном формализме всей хозяйственной и материальной части обеспечения флота. Бюрократическая канитель по вопросам исправления дефектов и повреждений, по ремонту и снабжению кораблей тянется бесконечно долго, и, естественно, каждый командир, механик и судовой специалист предпочитает справляться со всеми работами имеющимися судовыми средствами.
Эти «бытовые» условия воспитали дух хозяйственной предусмотрительности русских моряков. Еще при постройке каждый судовой специалист старается заполучить от завода или поставщика как можно более всякого сверхкомплектного снабжения, запасных частей и добавочных устройств.
Старший офицер при возможности не упустит случая «угнать» из порта лишнюю бухту троса или смычку цепи, несколько десятков леерных и тентовых стоек, запасную крышку на люк или какой-нибудь ручной насос, за что, наверное, получит похвалу от командира. Больше всего склонны запасаться «про черный день» наши механики.
Этот воспитанный поколениями моряков хозяйственный психоз запасаться «на всякий случай» далее распространяется на боцманов, унтер-офицеров и всю команду. Трюмные, комендоры, машинисты, кочегары, минеры — все заводят собственные сундучки с инструментом, болтами, шайбами и всякими обрезками материала, собранного еще во время постройки корабля.
В результате этой страсти к образованию не предусмотренных нормами снабжения запасов на корабль попадает весьма значительное количество грузов сверх проектных предположений, что вредно отражается на остойчивости и осадке корабля.
По моим подсчетам, на «Орел» уже попало таких «нелегальных» грузов около 250 тонн помимо допущенных добавлений к проекту «по обстоятельствам военного времени» на основании решений разных инстанций. Между тем всякая перегрузка корабля ухудшает его боевые качества.
Правда, строители пробуют бороться против этой мании накапливать чрезмерные запасы, но судовые офицеры и плавающий состав обыкновенно отвечают, что не стоит возражать против таких ничтожных добавочных весов, как одна — две тонны, для корабля в 14000 тонн. Но так как этот довод приводится десятки раз каждым специалистом в отдельности, то в результате на корабль попадает не одна сотня тонн.
Это, конечно, не единственная причина сверхпроектной перегрузки кораблей. Есть много и других обстоятельств, объясняющих ее происхождение. В числе их немаловажную роль играют позднейшие «улучшения и добавления» к основному утвержденному проекту, делаемые за долгие годы постройки и вооружения кораблей русского флота.
Теперь, когда мне придется участвовать в плавании эскадры на «Орле», вопросы о перегрузке броненосца и способах учета ее в разные моменты похода должны будут постоянно стоять в центре моего внимания и наблюдений.
26 августа. Вчера я получил официальный приказ командира Кронштадтского порта об откомандировании меня для плавания на броненосце «Орел». По должности я буду подчиняться флагманскому корабельному инженеру, а на корабле — непосредственно командиру, наравне со старшими специалистами.
Получив приказ, я облачился в мундир и явился к командиру «Орла» капитану 1-го ранга Николаю Викторовичу Юнгу.
До этого мне мало приходилось сталкиваться с ним по делам постройки корабля, но я встречал его на заседаниях и во время обходов корабля Бирилевым и Рожественским.
Моя первая встреча с ним была не из приятных. Попав на постройку «Орла» в качестве помощника строителя, я однажды встретился с командиром на палубе корабля. Он задал какой-то вопрос об устройстве вентиляции бомбовых погребов, по поводу чего я хотел дать ему необходимые разъяснения. Но он, в присутствии строителя, вдруг резко оборвал меня и сказал, что меня не знает, так как я ему «не являлся» на корабле.
Я ответил, что подчинен только строителю, а в штате корабля не состою. На это Юнг заявил: «Я здесь командир и желаю знать, кто у меня работает» — и, круто повернувшись, прекратил разговор.
На этот раз командир встретил меня чрезвычайно любезно, выразив удовольствие видеть меня членом корабельной семьи. Он высказал убеждение, что мое знание корабля со всеми недостатками его устройств даст возможность избежать многих затруднений в тяжелых условиях похода, а серьезное плавание принесет мне тот морской опыт, которого обыкновенно не хватает нашим строителям. Он расспросил меня об отце и матери и интересовался, сообщил ли я им о назначении меня на эскадру в поход на Восток. При прощании сказал, что уже дал распоряжение старшему офицеру выделить мне хорошую одиночную каюту. По всем вопросам, касающимся корабля, предложил обращаться к нему непосредственно.
Он произвел на меня вполне благоприятное впечатление. Небольшого роста, с быстрыми и даже стремительными движениями, прямым и твердым взглядом, он казался человеком решительным, наблюдательным и не злым. Правда, ему не хватало технических знаний, так как его служба до назначения на «Орел» протекала главным образом на наших старых броненосных фрегатах с парусным вооружением, как «Генерал-адмирал» и «Герцог Эдинбургский», но зато у него имеется настоящий опыт больших океанских походов. Он один из немногих командиров огибал мыс Доброй Надежды, обошел вокруг света и хорошо знает условия плавания в тропиках.
Старший офицер Константин Леопольдович Шведе, капитан 2-го ранга, встретил меня как давно знакомого по кораблю и кают-компании, ибо мне чаще Всего приходилось обращаться к нему по всем вопросам хозяйственной и бытовой жизни корабля. Он отвел мне удобную каюту по левому борту в батарейной палубе против барбета кормовой 12-дюймовой башни, вблизи кают-компании.
Вчера вечером я переселился на корабль, ликвидировав свою квартиру на берегу, и стал окончательно устраиваться, готовясь к длительному плаванию.
Теперь я участвую во всех моментах судовой жизни и по утрам выхожу на шканцы к подъему флага, так как «Орел» уже начал кампанию. Обедаю и получаю полное питание со всеми офицерами, механиками и врачами за общим столом в кают-компании. Итак, я стал членом «корабельной семьи», как выразился командир.
Придя по окончании дневных работ в свою каюту, я вдруг почувствовал себя частицей этого корабля, с которым я сроднился за три года учебы и напряженной работы в Кронштадте. Он стал мне дорог — наш «Орел», который скоро получит возможность расправить свои крылья и полетит через океаны в дальние края.
Я теперь начинаю ценить его по достоинству и нахожу, что он стал полноценным боевым кораблем. Как интересно будет наблюдать и изучать все его морские качества на океанской волне, в бурю и переходах в тропиках!
Мне становится понятной привязанность моряка к палубе своего корабля, которая годами может заменять ему твердую землю. Недаром за долгие годы плавания корабль начинает казаться его обитателям живым существом, со своим характером, привычками и капризами.
Вот и сейчас, сидя за письменным столом и вкушая сладость изолированного покоя, я отдаюсь потоку мыслей, перебираю дневные впечатления, но в то же время ощущаю, что корабль живет: его металлический корпус передает самые отдаленные звуки и вибрации. Я знаю, что работает донка носовой кочегарки, что на батарейной палубе равномерно жужжит динамо палубного освещения, а в корме по правому борту на нижней броневой действует вентилятор провизионной камеры. И даже топот матросских ног на полубаке по трапу наверх едва ощутимо, но все-таки доносится до меня.