В кильватерной колонне видно всего пять кораблей, остальные отряды скрылись из глаз и идут по заданному курсу на много миль впереди нас. «Суворов» то и дело мигает семеновскими красными и белыми фонарями на грот-мачте. Остальные корабли колонны репетуют его сигналы. Вот с головного корабля на момент метнулся луч прожектора, озарил густую тень, которая легла по воде от полосы дыма, стелящегося по правому борту, пошарил в потемках и затух. Дежурный прожектор с нашего носового мостика повторил тот же прием.
В 4 часа утра луна должна скрыться за горизонтом, и тогда наступит самый опасный предрассветный период, благоприятный для атаки под покровом темноты. Но в ясную ночь даже свет звезд дает достаточный рефлекс на воде для внимательного глаза.
Ночью я еще раз выбегал на палубу посмотреть на зарево от горящего судна за горизонтом. Причина пожара нам осталась неизвестной, и на мостик никаких тревожных сведений не поступало.
8 октября. 6 час. утра. Прилег на койку, на всякий случай не раздеваясь.
Проснулся от неожиданного отчаянного воя нашей сирены. Чтобы выяснить причину, поднялся на спардек и поразился, как изменилась окружающая обстановка. Луна скрылась, и все кругом утонуло в непроницаемом молочном тумане. Наши корабли нельзя было рассмотреть, и они по очереди подавали гудки. Для безопасности колонна значительно растянулась. Прожекторы бессильны преодолеть сырую мглу, и мы идем ощупью, как слепые.
Казалось, именно теперь мы беспомощны против внезапной атаки, потому что миноносцы могут вдруг вынырнуть из-за завесы тумана прямо у самого борта. Но зато и нападающий не имеет возможности разыскать эскадру в тумане, если только случайно не наткнется на нее. Смена атмосферных условий на рассвете скорее служит нам защитой, чем увеличивает опасность атаки.
Глава XIII. «Гулльский инцидент»
9 октября. В ночь с 8 на 9 октября произошло событие, которое может стать роковым для нашей эскадры. Напряжение нервов, в котором находится весь личный состав кораблей с момента выхода из Либавы, вызвало наконец неожиданный разряд, последствия которого ужаснули нас самих.
Мы приняли первое «боевое крещение», выражаясь военным языком, но с кем мы сражались — сами не знаем. События разразились настолько стремительно, что до сих пор невозможно установить обстановку, приведшую к этому столкновению, и сделать правильные выводы, а поэтому приходится пока ограничиться записью голых фактов и запечатлеть непосредственные переживания трагической ночи.
Дело произошло так. Вчера весь день мы находились под гипнозом тревожных известий, получаемых по беспроволочному телеграфу с кораблей наших передовых отрядов.
Наши четыре броненосца все время были готовы встретить стремительную атаку миноносцев и ждали лишь первого сигнала, чтобы встретить врага ураганным огнем всех орудий.
Свободные от вахты и дежурства офицеры «Орла» собрались на юте у основания кормовой 6-дюймовой башни с подветренной стороны и вполголоса обсуждали положение, напряженно следя за горизонтом. Небо было облачно, но по временам луна показывалась в прорывы между тучами, и тогда ее отраженный свет давал достаточно хорошую видимость. Дул небольшой зюйд-вест с левого борта, и гребешки волн взбегали по завалу бортов до высоты иллюминаторов батарейной палубы.
Около 8 часов вечера с мостика прибежал на ют мичман Бубнов, где он все время находился в радиорубке, следя за получаемыми телеграммами, и сообщил ошеломляющее известие о том, что транспорт «Камчатка» со всех сторон атакован миноносцами и уходит от них разными курсами, отстреливаясь. Отбившись от отряда транспортов, шедших впереди нас, «Камчатка» оказалась позади миль на 30. Было непонятно, почему при ней для охраны в опасном районе не остался один из легких крейсеров или хотя бы пара миноносцев.
С мостика продолжали поступать новые сведения о дальнейших переговорах между «Суворовым» и «Камчаткой», из которых было ясно, что она никаких повреждений не имеет. Затем на некоторое время наступило затишье. Около 11 часов снова стали на телеграфной ленте получаться отрывочные записи: «Суворов, покажите ваш курс».
Но адмирал ответил: «Держитесь ближе к мели».
Общее впечатление было, что подозрительный запрос о курсе исходит не от «Камчатки».
«Орел» замер в ожидании. Все огни в палубах были выключены, и только у орудий горели синие лампочки. Истомленной дежурством команде был разрешен отдых, за исключением находившихся на вахте и на постах.
Я спустился в свою каюту и прилег на койку. Чувствовал я себя спокойно, но под покровом этого спокойствия скрывалось то напряжение воли и чувств, которое возникает в минуту действительной опасности, когда свое «я» растворяется в ощущении коллективной ответственности за порученное дело. Корабль, его вооружение, механизмы и люди сливаются в единое целое, и только пока эта связь крепка, он способен активно бороться за свое существование. И вдруг я отчетливо услышал выстрел, глухо раздавшийся где-то впереди, как будто с одного из головных кораблей.
«Неужели галлюцинация?» — успел я подумать и приподнялся на локте, еще не доверяя себе. Но нет! В одно мгновенье корабль ожил, как по волшебству, и заполнился неудержимым потоком хаотических звуков, казалось, вдруг вырвавшихся на волю из трюмов и погребов.
По палубам пронесся стремительный сигнал, и через секунду на корабле воцарился ад. В батарее, казематах и на мостиках загрохотали скорострельные орудия. Перекрывая их трескотню, заревели шестидюймовые башни. Сотни людей бежали по трапам сверху вниз и обратно, спеша на свои места по боевому расписанию.
Гремели элеваторы 75-миллиметровых орудий, выкидывая на палубу новые беседки с патронами. От элеваторов они катились непрерывными потоками, растекаясь по батарейной палубе. Когда я выбежал из каюты, то еще невозможно было дать себе отчет, что происходит наверху. Сначала стрельба шла по правому борту, следовательно, надо было полагать, что неприятель — справа. Но через минуту комендоры орудий 75-миллиметровой батареи левого борта также открыли свои порта и стали осыпать снарядами какую-то цель.
Бой с обоих бортов! Неужели мы окружены со всех сторон?
Через орудийные порта левого — наветренного борта стала захлестывать волна, отбрасывая людей от орудий. Скоро в батарейной палубе воды накопилось на полфута. Она с шумом перекатывалась, но в пылу боевого возбуждения никто на нее не обращал внимания.
Я вместе с трюмным механиком и рабочим дивизионом трюмных по боевому расписанию должен был находиться на своем посту — позади траверза батарейной палубы, наготове, чтобы по сигналу «водяной тревоги» бежать к району повреждения. Видя, что корабль охвачен суматохой, я условился с трюмным механиком и поднялся на спардек, чтобы самому хоть немного ориентироваться в обстановке.
Сразу трудно было что-нибудь понять. Лучи наших прожекторов беспорядочно метались во все стороны, их пересекали огненно-желтые вспышки выстрелов. Я встал у прореза коечных сеток для трапа на правый срез и старался отыскать глазами неприятеля, по которому шла столь бешеная артиллерийская стрельба из всех орудий, кроме двенадцатидюймовых.
Наши снаряды летели во все стороны. У самого борта вздымались водяные столбы от падения снарядов при выстрелах с большим углом снижения. Можно было подумать, что мы отбиваемся от подводных лодок. В то же самое время орудия стреляли с крайним возвышением на горизонт, где мелькали какие-то огоньки.
Над головой вдруг, как обезумевшие, затрещали пулеметы, установленные на марсе грот-мачты, и дождь стреляных гильз посыпался по палубе. Если дело дошло до пулеметов, то можно вообразить, что враг уже лезет на абордаж!
Кормовая 6-дюймовая башня дала залп с крайним углом поворота на нос. Волна горячего воздуха резко хлестнула меня по лицу и на время ослепила глаза. Я еле устоял на ногах, затем перешел взглянуть, что происходит на другом борту, и увидел направленный на нас из-за горизонта луч прожектора. В это время впереди — видимо, на «Бородино» — заревела 12-дюймовая башня, голос которой резко ворвался в артиллерийский концерт. В левый борт сильно била засвежевшая волна, а из портов нашей низко поставленной батареи продолжали сверкать молнии выстрелов.