Старший лейтенант Казаков от немцев ничего хорошего и не ждал. А когда примерно прикинул на глаз численность наступающего противника и количество арт- и бронеединиц, во рту стало кисло — не со страху, от досады. Что уйти не удастся — это яснее ясного. Так и повоевать толком — ну никак. Задёшево ты свою жизнь продаешь, военком! Хоть бы одного гада с собой забрать, хоть бы одного…
Успел — двух. Но так об этом и не узнал.
Ожесточенно, вперебой загремели полевые пушки немцев. Черно-оранжевыми злыми цветами распустились между небом и землёй разрывы, осыпая все вокруг раскалёнными семенами осколков. Кое-где в траншеях искорками чиркали ответные вспышки винтовочных выстрелов, но увы, увы: слишком далеко! Слабая огневая выучка большинства бойцов и отсутствие нормальной оптики делали эту стрельбу почти бесполезной. Лишь изредка пули на излёте чиркали по серым пушечным щитам, заставляя дрогнуть пальцы наводчика на верньере, да пару раз раздирали сукно кителей, сразу же набухающее мокрой чернотой.
Немецкие снаряды всё рвались и рвались, обрушивая стенки траншей, швыряя бордовые осколки чугуна, стремящиеся угодить в мягкое человеческое тело, забивая дыхание горьким дымом сгоревшей пикриновой кислоты. А касок — ни у кого, кроме пожарных. Огнеборцы пошли в бой в тех же латунных головных уборах с кокардой из скрещенных топориков с брандспойтом под серпом и молотом, в которых прежде выезжали на пожары.
Четвертую минуту работали германские канонен, давая возможность гренадирам после обстрела с комфортом войти в Кромы. Четыре минуты из запланированной четверти часа.
Столько же понадобилось для того, чтобы, сметая остатки русского заслона, войти в село.
А вот поиск в домах смертоносных сюрпризов занял намного больше времени: только к трём часам пополудни победители удостоверились, что дмитровский кошмар не повторится, попутно отыскав два десятка местных жителей — кого в сараюшке, кого в подвале, кого на окраине при безнадёжной попытке убежать и укрыться.
Катерина Семеновна и её старинная приятельница баба Дуся не бежали и не прятались. Они спокойно сидели в кухне у бабы Дуси и пили чай. На столе сверкал медью начищенный самовар, на расписном деревянном блюде лежали тонкие ломти домашнего каравая.
Увиденное так потрясло унылого долговязого унтера, который первым переступил порог, что он попятился, едва не ударившись затылком о низкую притолоку. Подвоха он не почувствовал: недаром ведь говорит господин обер-лейтенант, что сам дьявол не поймет этих русских. Он просто принялся делать то, что велено: методично обыскивать дом, не забыв попутно припрятать салфетку с какими-то красными диковинными птицами и пару серебряных ложек. Ну, и приказать солдатам, чтоб отодвинули стол, не поленился — вон, там какая-то дверца виднеется.
Получасом ранее баба Дуся, испуганно причитая, выставляла из кладовки на широкий подоконник банки с вареньем и крушила опустевшие полки:
— Зося Трофимовна, ну чего ж ты, а? Бечь тебе надо было, бечь, да подальше! Вона, беляки, когда у нас тут были, девок сильничали, а если кто партейный, так и вовсе… А немцы эти — они ж нехристи все как один! Полезай давай живее!
Их согнали в маленький скверик перед районной библиотекой. Бабу Дусю, и Катерину Семеновну, и Таису с Васяткой, и деда их, и других. Здесь же были и последние защитники Кром — баюкающий перебитую осколком руку младший сержант Стародубцев, Лёша Коростелев, едва узнаваемый, лицо его превратилось в кровавую маску, и пожилой пожарный в мятой каске.
Никто из вошедших в город не знал по-русски ни слова, а искать переводчика, чтобы допросить явно не представляющих никакой ценности пленных? Нерационально.
Двадцать четыре человека… Выходит — по шесть русских за каждого погибшего здесь немецкого солдата. А это — рационально.
Катерина Семеновна протолкалась к Стародубцеву. Не то прокричала, не то прошептала, и сама не поняла:
— А Егорушка? Егорушка мой где?
— Нету, — младший сержант отвел глаза. — Никого больше нету.
Зося не слышала, о чём спрашивала тётя Катя, и не слышала, что отвечал ей Стародубцев, но всё поняла. Надо бы найти слова, чтобы хоть как-то поддержать, ободрить…
Но в ушах стоял голос бабы Дуси: «Когда у нас тут были, девок сильничали». И ни о чём другом Зося думать не могла — с того мгновения, как перехватила взгляд немецкого офицера… неживой какой-то взгляд.