ОНИ НЕ ПРОЙДУТ!
Каждая орловская улица станет для захватчиков огненным мешком, каждый дом — крепостью каждая площадь — кладбищем фашистских псов!
Пусть фашистские варвары помнят, что их зверства не будут забыты и прощены. Наш карающий меч сумеет раз и навсегда уничтожить презренную гадину!
Товарищи бойцы, командиры и политработники! Жители Орла! Сегодня от каждого из нас зависит не только его судьба, но судьба всего города, судьба Москвы, судьба Советской России. Дрогнувший в бою сейчас — не просто презренный трус: он мерзкий изменник и враг трудового народа. Но нет, не будет таких среди нас! Защитники Орла войдут в историю как герои и встанут рядом с защитниками Ленинграда, Киева, Смоленска.
Так пусть же немецкие мерзавцы лезут навстречу собственной гибели: всем им найдется место в русской земле, как нашлось их предшественникам: польским панам, солдатам Наполеона и кайзеровским воякам!
ОНИ НЕ ПРОЙДУТ!
Военный Совет
Орловского оборонительного района
Орловский областной комитет ВКП (б)
30 сентября –7 октября 1941 года,
Орёл
Стёпку в армию не брали.
«Запрещено!»
И никакой возможности, чтобы обойти это запрещение, не было. Ребята постарше и выглядевшие повзрослее порой приписывали себе полгода-год, чтобы быть зачисленными хотя бы в истреббат НКВД, сформированный, как говорили в городе «на самый крайний случай». Им-то хорошо: несут караульную службу, везде ходят патрулями с финскими винтовками на длинных кожаных ремнях, тускло посверкивая примкнутыми плоскими штыками.
Но если тебе всего тринадцать — скоро будет четырнадцать, правда-правда! Всего через три месяца! — и ростом ты удался как раз с ту самую винтовку со штыком, то умолять о чем-то усталую женщину из четвёртого отдела военкомата — дело совершенно зряшное. В лучшем случае в десятый раз услышишь суровое: «Иди отсюда, мальчик. Не мешай работать».
Начавшиеся занятия в школе Стёпка посещал только по необходимости: каждое утро в классе зачитывали по два сообщения Совинформбюро, утреннее и вечернее за предыдущий день, а на стенде для стенгазет возле учительской узкой красной лентой на карте СССР отмечали изменения в конфигурации линии фронта. В середине сентября кумачовая лента приблизилась к границе Орловской области…
На покупку газет со сводкой у него денег сроду не водилось, а радиоточку в доме дед так и не собрался установить. Упрямый старик обходился обшарпанным древним граммофоном и фанерным ящиком с пластинками. И добро бы пластинки были как пластинки: «Конармейская», к примеру, или «Песня о встречном», или хотя б девчоночий фокстрот «Рио-Рита»! Так нет же, из крашеной латунной трубы ежедневно раздавался то плач маньчжурских сопок, то шаляпинско-мефистофелевская ода золоту, то нескладные стоны скрипки и голос, напоминающие о давно забытой войне на южноафриканской земле…
Привыкший за двадцать лет свободно перемещаться по своему дому, в котором на ощупь изучил каждый уголок, дед так же свободно ориентировался и в пластинках, чуткими пальцами нащупывая собственноручно сделанные вырезы на краях конвертов.
И работал дед так же — точно и свободно, размерено паяя латунные пряги комсоставских ремней и штампуя ручным мини-прессом детали пуговок для гимнастерок. Сильные и чуткие руки заменяли ему потерянные в Крыму глаза, сырьё же и заготовки поставляло правление кустарной артели инвалидов «Красный богатырь».
Разумеется, часть бытовых мелочей у Степана Ксаверьевича и не могла получаться так же, как и у зрячих. Пока жива была дочь Малгожата, всякого рода стирка, глажка, уборка и готовка лежали на её плечах. Но вот уже два года как Стёпка принял на себя матушкины обязанности: в конце концов, кто, кроме единственного внука, должен отстирывать пятна на старых дедовых гимнастерках, да и на своих собственных сорочках, мыть полы и лазить в подпол за картошкой?
Вот в этом-то подполе Стёпка и нашел как-то «клад». Случайно запнувшись, он зацепил пустую бочку из-под квашеной капусты так, что та сдвинулась, скрежетнув по полу.