Но больше всего Стёпка любил исполнять два приказа: крутить рукоятку снаряжательной штуковины, наблюдая, как здоровенные жёлтые патроны туго входят в чёрные звенья ленты ДШК, и вот так вот, как сейчас, тихонько сидеть на чердаке, вглядываясь в происходящее на шоссе и рядом… только когда дождь, тогда противно… бр-р-р! В предыдущие дни ничего особенного не случалось, не считая, конечно, возни с окопами возле окраины. Так — изредка в сторону, откуда временами доходили отзвуки стрельбы, проезжала грузовая автомашина-другая с установленными в кузове зелёными ящиками боеприпасов, возвращаясь через несколько часов с лежащими на досках ранеными бойцами. Но Стёпка знал — сержант говорил, — что «дальние подступы», на которых сражались передовые части защитников Орла, с каждым приближались.
И вот сегодня на дороге стало оживлённее. Рано утром со стороны темнеющей вдали полоски леска появились мокрые от дождя усталые лошади, понукаемые такими же вымокшими обозниками. Стёпка насчитал два десятка повозок. Половину занимали укрытые шинелями и брезентом раненые, остальные были загружены зелёными ящиками явно военного вида. Часам к девяти на шоссе появились отступающие повзводно бойцы. Усталые, мокрые, охристо-серые от измазавшей шинели глины, они, однако, не создавали впечатления разбитого войска: двигались хоть и тяжёлым шагом, не слишком-то держа равнение, но и не вразброд, не пряча лиц, все с оружием.
И вот теперь, одна за одной, на полной скорости ухитряясь держать дистанцию метров в сто пятьдесят, по шоссе мчались грузовые автомашины с установленными в кузовах такими же крупнокалиберными пулемётами, как тот, что хищно высовывал раструб на стволе из проделанной в погребе амбразуры. Почти доехав до контрольного поста, два задних грузовика затормозили, развернулись, и сидевшие в кузовах бойцы тут же засуетились у своих ДШК. Из окошка кабины одной из передвижных огневых точек высунулась рука с толстоствольным пистолетом, хлопнул выстрел — и к затянутому тучами небу взлетела ракета красного дыма.
Пока Стёпка, напрягая горло криком, докладывал о происходящем на шоссе сидящему внизу у полевого телефона красноармейцу дяде Додику, на дороге снова произошли изменения. На дальнем видимом краю дороги появились силуэты ещё двух грузовиков с пулемётами и грязно-зелёной легковушки-эмки.
Разбрызгивая шинами дождевую воду, машины за треть часа достигли охрящихся глиной, нарочито плохо замаскированных брустверов ложной линии обороны. Не доезжая до траншей, легковушка вдруг вильнула, и, въехав передними колесами в кювет, наполовину перегородила дорогу. Выбравшийся с шофёрского места командир в фуражке с чёрным околышем и ватнике несколько минут возился внутри автомобиля, попеременно взблескивая то клинком ножа, то странным неопознанным инструментом, издалека напомнившим Стёпке плоскогубцы, потом аккуратно, без хлопка, закрыл дверцу и, придерживая кобуру на поясе, побежал к поджидающей его полуторке с пулемётом. Как только он перевалился через задний борт, все четыре остававшихся на дороге грузовика, зарычав моторами, покатили в город, снизив скорость только у временных мостков через пересекающую улицу траншею. Едва грузовики миновали препятствие, дежуривший у мостков дед Коля с Широко-Кузнечной, бывший мастер кирпичного завода (надо же! — удивился Стёпка — ещё вчера еле-еле ходил, а сегодня даже без палки! и работает), на пару с малознакомой худой тёткой, вроде бы, беженкой, мобилизованной несколько дней назад на трудфронт, принялся разбивать многострадальные мостки. Стало ясно, что с юга добрых людей ждать уже не стоит…
В проеме дверцы чердака показалась фигура красноармейца Додика Газаряна:
— Степан-джан, спускайся быстро! Сержант зовет!
Ну вот… Ну прям как в кино, когда истёртая пленка вечно рвется на самом интересном месте и толком досмотреть не получается, как из-за бугра выскакивает красная конница во главе с самим Василием Ивановичем! Однако война есть война, служба есть служба, командир есть командир, даже если он не комдив, как Чапай, а всего лишь сержант. Раз командир зовет — значит нужно приказ исполнять быстро и в точности.