Вот и прикидывайте, коллеги, какой могла бы быть альтернативная история без обороны Орла. А я одно скажу, по результатам собственных выкладок: был бы у нас День Победы не 8 декабря 1944 года, а где-нибудь ближе к середине года 1945-го…
Эпилог
Октябрь 1991 года
Я вернулась домой.
Самые главные слова. Светлые. Как первое младенческое «мама!» и как признание в любви, когда знаешь наверняка, что услышишь ответное.
Марина Алексеевна усмехнулась. Верно Шурка говорит: препод — он и в Африке препод. Ко всему-то он должен подобрать слова, да не абы какие, а самые правильные, самые точные, самые доходчивые.
Правда, сейчас внучка не ехидничает — помалкивает. Смотрит в оконце, серьёзная, сосредоточенная… взрослая. Так уж у них повелось: по пути с вокзала разговаривать только с Городом и слушать, что он ответит, а потом уж делиться друг с дружкой. Задумчивая Шурка очень похожа на деда, хотя так-то все говорят, что она не в них, не в Орловых, а в материну породу, северную.
Зато таксист попался словоохотливый. Притом, что вызывающе молод — хорошо, если года на три старше Александры. Вьюноши — они обычно такие все из себя солидные… ну, вроде, как Шурка сейчас, только наигранно. А у этого и ворот, и душа нараспашку. Ему бы не частить да самого себя не перебивать — заправский бы экскурсовод вышел.
— …а вам наш вокзал понравился? Он всем нравится. Говорят, раньше ещё лучше был… да что говорят! Я сам на фотках видел. Правда, фотки чёрно-белые, неотретушированные, толком и не поймешь, лучше или не лучше. Его во время войны разрушили. А сейчас видели, скверик на Привокзалке переделывают? Говорят, исторический облик восстановят. Интересно, чего там будет? Я его старые фотки в сети искал — не нашел…
— Звать-то тебя как? — неожиданно для себя самой спросила Марина Алексеевна.
— Сергеем.
— А фамилия, часом, не Дёмин?
— Чего это Дёмин? — слегка насторожился парень. — Данилов я.
И вдруг, тоже ни с того ни с сего:
— А мой дед в сорок первом Орёл оборонял.
Будто в мысли заглянул.
Марина Алексеевна поймала своё отражение во внутрисалонном зеркале: ну да была бы нужда молодому человеку мысли читать! Сама ведь только что пальто расстегнула, натоплено в машине так, будто на дворе не бабье лето, пахнущее солнечной пылью и угасающей листвой, а морозное предновогодье. На платье — медаль «За оборону Орла», которую она ещё перед отъездом из Мурманска сняла с «парадного» крепдешинового пиджака. Эту, да ещё «За победу над Германией» с чеканным профилем Верховного и датами: «1941–1944». Сколько всего уложилось в эти годы!
Шурка молчит. Сергей тоже что-то притих. Без лишних вопросов остановился у цветочного павильончика, а потом, даже не дожидаясь просьбы, притормозил у Сквера Защитников Отечества, который Марина Алексеевна по привычке продолжала называть Первомайским. Тут ведь даже деревья прежние, посаженные незадолго до её рождения орловскими комсомольцами, ветеранами ещё не отгремевшей войны. А две боковые аллейки сажали их дети, ветераны Отечественной. Где-то здесь есть и её, Маринки Полыниной, липонька-тридцатилетка. На Доме Победы — наверняка совсем недавно подновленные щиты с портретами. Сталин, Рокоссовский, Берия, Плиев, Черняховский… На площади перед сквером — памятник работы легендарного Вучетича: молодой боец, немножко похожий на Серёжку… не на этого, а на Дёмина, павшего смертью храбрых при штурме Берлина, и средних лет ополченец в рабочем пиджаке. Шурочкин дед. Уж неизвестно, какими путями удалось Матвею дойти до Вучетича, какими словами он убеждал знаменитого скульптора… и как с единственного сильно засвеченного фото, случайно сделанного не то Селезнем, не то Гороховым под Дмитровском, можно было сделать узнаваемый портрет сперва в гипсе, потом в бронзе… Матвей так и не рассказал, лишь улыбался хитро и с гордостью. Одну только фразу и обронил: «Если уж не быть в Орле памятнику Годунову… пусть будет памятник Годунову! Даже в энциклопедии портрета Сашкиного нет, а у нас — есть». Вот уж эти писатели! Не с его ли легкой руки дмитровскую «Валькирию» в просторечье нет-нет да «Маринкой» назовут? Сама слышала. «Где встречаемся?» — «На площади у «Маринки»…