Весь вечер затянулся словно дымом от чьей-то сигареты; вероятно, от сигареты Джона тех лет, что курил и ошибочно искал в свёрнутой бумаге с набором дерьмовых трав успокоения, а оно было совсем в другом. Оно было в парне, что измученно заснул тогда на его плече. Вроде, ужин проходил как обычно, но некоторая струна жутко натянулась в воздухе и должна была ослабнуть разве что послезавтра. Ближе ко сну, когда они, полулёжа на мягких пуфиках, лениво перелистывали книжки, изредка поглядывая в окно со второго этажа, Чес не вытерпел — бросил в сторону свой том, подошёл к Джону и аккуратно прилёг рядом с ним, уткнувшись носом ему в шею. Он ничего не сказал, ничего не попросил, но Константину оказалось так несложно дотронуться до этих воспалённых, горячих мыслей. Он просто прижал к себе парнишку и стал шептать нечто успокоительное, зарываясь губами в его навечно пропахшие океанским бризом волосы. И чтобы добить их окончательно, начался дождь, прямыми длинными каплями забивший по стеклу.
Никакой уют второго этажа не помогал прогнать подступающую из тёмных углов комнаты горечь. Только вокруг них образовался шаровой защитный слой от этого, да и то, наверное, слабый… Но Джон знал: надо было просто переждать, переждать эту ночь и эти странные тени. Демонов на этой планете нет и, видимо, не было (впрочем, об этом не сегодня), однако существо похуже дьявольского отродья заронилось в душу каждого выжившего. Константин ощущал, как оно росло и заполняло густой смачной субстанцией его душу; а залей это ещё колким мрачным дождём, так вообще хоть собирай вещи и уезжай. Чес иногда вздрагивал — от холода или остро колющей его в сердце меланхолии. Но вдвоём было не страшно пережить это. Как и год назад, стараясь прижаться друг к другу как можно ближе, они заснули в полусидячем положении, при этом взявшись за руки и вдыхая солнечный аромат друг друга. До сих пор ничего интимнее этого наивного, ребяческого состояния и скромных прикосновений для Джона не было, хоть они и давно были любовниками. Частичка неизбежного, безумного и трогательного была в этом спасительном засыпании вдвоём под шум концентрирующегося мрака.
Проснулись с традиционно затёкшими мышцами и безотменным просветлением в голове. Тени-печали разбежались по своим норкам, а дождь размыл только небо, сделав его белёсым с пролысинами серого. Вчерашнее казалось не более чем болезненной вспышкой, а оба они будто поддались слишком глупой слабости. Зато голова была ясная, а мысли, хоть и окрашенные в мерклые тона, имели в себе логику и понятность. Джон сказал, что нужно ехать с утра, пусть оно и выдалось таким, в которое хотелось только валяться дома с большой яркой кофейной кружкой в руках и тёплой книгой на коленях. И изредка добираться до кухни, чтобы зажевать сдобную булку или сэндвич. Но, увы, пришлось нехотя принять максимально тёплый душ, ёжась, выйти из ванны и быстрее натянуть на себя кофты. Чес варил кофе в джезве (каждый день — какое-нибудь разное, вот что значило — бариста в доме!), а Джон поджаривал тосты и нарезал бесконечную ветчину вместе с сыром для них. Переговаривались бодро, но нечасто; Чес мёрз от несуществующего холода в своей тёплой кофте, а Джон понимал, что надо было пережить сегодня и поскорее пригнать к причалу их жизни «завтра». Позавтракав, Константин ушёл заводить машину, а Креймер взял вчерашнюю газету. Удивительно, какими ловкими и общими словами отбрасывались журналисты насчёт катастрофы. Конечно, немного правды там можно было найти, но всё-таки… обычные люди, не попавшие к удаче в фавориты, сидели почти что в блаженном неведении. И, может, так и надо было, но Джон всё же считал, что это несправедливо. Хотя они так и предполагали с Чесом, так и предполагали…
Пробило девять часов; пора было выходить. Джон натянул своё уже не просто старое, а исторически ценное пальто, которое, впрочем, имело вполне приличный вид, если бы не потёртости на локтях и не видные вблизи заплатки. У Чеса появилось похожее чёрного цвета пальто, только с серой каймой по рукавам и с капюшоном. Снаружи было прохладно, а близость океана и нещадного ветра с него превращало тёплую калифорнийскую осень в суровое время года. Дождь бледными слезами разбавлял солёный океан, а небо пыталось выползти из-под ста облаков и отправить их восвояси. Но в северных штатах было неуютно даже дождевым тучам, и те отказывались уходить.
Чес сел за руль, Джон — рядом с ним. Машина была прогрета, даже сиденья подогрелись. По узкой дорожке они съехали со своего холма, и Креймер направил автомобиль кратчайшей трассой до Ирвайна. По пути уже вовсю встречались автомобили, один раз даже, перед въездом в Ирвайн, они встали в небольшую пробку. Волшебная пустота дорог и привкус свежего ветра из открытого окна закончились; теперь все выползли из своих нор, побитые, угнетённые, но выжившие, а в окно мог задувать лишь выхлопной газ. Джон часто заглядывал в салоны других мимо проезжавших машин и видел обыкновенные уставшие лица, замызганные уж точно не осознанием того, какое бедствие произошло с миром, а, скорее, чёртовой работой, на которую надо было спешить из далёкой области. Удивительно, как быстро сменились приоритеты. А может, это в порядке вещей?
Когда подъехали к Ирвайну, дождя уже не было, зато остались известково-грязные облака и тяжёлый туман во всём воздухе. Городок был почти в прежнем состоянии: полуразрушенный, полусчастливый. От бетонных многоэтажек убирать раздробленный хлам было тяжелее, именно поэтому рядом с каждым таким бывшим зданием стояло ограждение и жёлтое выцветшее предупреждение о периоде работы, давно просроченном. Они поехали дальше, в центр. Однако из-за того, что там велись работы по ремонту дорог, им пришлось оставить машину на широкой переполненной парковке и дальше отправиться пешком. В прошлый раз, когда их возили по достопримечательным местам города, то есть по установкам, они, видимо, в центр города не заезжали, а двигались строго по окраинам.
Лёгкие слишком привычно приняли в себя простуженный, горький воздух маленького мегаполиса; глаза вновь научились отличать сотни оттенков дымчатого и бурового цветов, а уши всё-таки немного оглохли от постоянной возни, от криков, от шуршания чьих-то курток, от скрежетания сверла, от сигнализации уборочных машин. Джону казалось, что таким наполненным и живым Ирвайн не был никогда; будто людей стало куда больше, хотя на деле должно было быть наоборот… Но все суетно спешили по офисам, едва удерживая пластмассовый стаканчик с кофе в руках или нервно поправляя вечно слетающий шарф, и ругались, когда нерадивый прохожий неловко толкал их. Будто ничего и не было. Джон, безусловно, понимал, что прошло прилично времени и забыть катастрофу в какой-то мере полезней, чем вспоминать о ней. Но чем-то его расстроил этот будничный, даже ничем не подёрнутый ритм жизни. Откуда ему знать, конечно, сколько слёз выплакал любой прохожий, потеряв в один момент всё, даже родных и близких… Но Константин уже зарёкся: приезжать сюда только раз в год и только по той причине, по которой они сегодня приехали.
Ноги вели сами и как-то легко, хоть воспоминания ещё казались мутным страшным сном, будто они сейчас придут к месту, где раньше стоял и горел автобус, а там ровно ничего из того сна и разбита, например, красивая клумба. Лучше уж клумба. Но вот уже впереди — знакомый проспект; не узнать, конечно: домов стало меньше, широких пустырей — больше. И вот на том месте, где умирала маленькая Дженни, теперь не стояло никакого покосившегося здания, а находилось… маленькое, зажатое с двух сторон уцелевшими домами кладбище. Джон изумился, подумал, что ошибся, прошёлся туда-сюда, осмотрел ближайшие дома и вновь вернулся: нет, это было точно здесь. Чес это тоже подтвердил, ведь чётко запомнил номер дома, где насмешливо разыгрывалась драма, а это кладбище как раз поглотило этот самый номер, оставив проплешину между 11 и 15.
В голову закралась острая мысль-ледышка; Джон похолодел, но делать было нечего: надо проверить. Да и на что он надеялся, решив приехать сюда через год? Всё поменялось стремительно, будет меняться в будущем, и это даже более чем нормально. Заборчик у кладбища был низкий, нарошнишный, яркого синего цвета; они прошли вдвоём, отодвинув скрипучую дверцу. Само кладбище было, по сути, небольшим, но аккуратно разлинованным на зоны, разделённые высокой чёрной решёткой, между которыми пролегали узкие, наспех выложенные булыжником дорожки. Здесь было намного влажно, уныло, одиноко, и казалось, что своим приходом Джон с Чесом спугнули духов, шёпотом переговаривающихся здесь. А может, это шумели низкие, молодые деревца. Будка охраны мрачно пустовала, зарастая ржавеющим плющом. Джон стал осматривать надгробия с правой стороны, Чес — с левой. Почти однотипные чёрные плиты с лицами, такими пустыми и уже никому ненужными, когда-то весёлыми, но от какой шутки — уже навсегда забытая история. Сначала виднелись лица взрослых, какие-то подписи к ним, несметное количество ярких, бравурных для такого тихого места цветов и свечей. Затем дорожка разделялась на две; памятники стали попадаться разномастные: то серая плита, то огромная мраморная, то и вообще «безличный» крест из камня. Джон и Чес повернули почему-то направо. Здесь сплошь было кладбище маленьких детишек, ещё совсем детсадовцев… плиты усыпаны промокшими, озябшими игрушками, преданно ждущих своих хозяев, цветы ещё более яркие, ещё более наивные, а промежутки между датами меньше и меньше…