Джон просматривал поверхностно, не вдаваясь в подробности, но резко замер перед одной маленькой могилкой; одна незначительная мелочь, и у Джона всё ещё чётче прояснилось в голове. Типичная серая плита, на ней — едва различимые черты четырёхлетнего мальчишки, а вокруг, как обычно, пёстрые букеты и игрушки. Но вот среди игрушек он взглядом уткнулся именно в одну: чудесный пушистый кролик (когда-то белый, теперь поседевший) с большими голубыми глазами и пластмассовой морковкой в лапке. Константин зашёл за ограждение и присел рядом с игрушкой; на шее у кролика должна быть круглая пластина с выточенными буквами. Так и есть; «от Дженни». Джон резко встал и отпрянул. Он не думал, что так будет, но здесь были похоронены почти все группы из детсада, уехавшие вместе с Дженни. Джон и Чес покинули их, а вскоре, видимо, произошло нечто ужасное, но вместе с тем и ожидаемое: упавшая ли бомба или обстрел. Здание рухнуло и бережно укрыло под собой людей.
А что насчёт игрушки… Дженни очень хотела подружиться с мальчиком из старшей группы, и на день рождения того ей захотелось сделать ему подарок. Джон собственноручно вырезал эти буковки на пластине, а дочка была счастлива, когда вернулась в тот день, ведь тот мальчик просто сиял от радости — как-то очень по душе ему пришлась эта игрушка. А теперь от всей этой детской, невинной истории остался лишь сам кролик — всех пережил, зараза! Мокрый, местами порванный кролик с потрескавшейся морковкой и тусклыми глазами; видимо, так и должны заканчиваться все светлые истории.
Джон быстро выбежал из этой могилы и быстро пошёл дальше, по пути, едва ворочая языком, рассказывая Чесу, что всё это значило. Парнишка едва поспевал за ним и вдруг решил, что надо внимательнее поглядывать на левую сторону. И вот, в конце кладбища знакомый до сухого сжатия сердца в комочек деревянный крест. Простой деревянный крест, на том же самом месте; Чес вспомнил, резко побледнев, и именно поэтому сказал обратить внимание налево. Они подошли ближе; Джон ощущал, как внутри прорывалась старая рана; каждый шаг — аккуратный надрез. Рядом росло всё то же чахлое деревце, вокруг тщательно выстрижена трава, а рядом с крестом кто-то из жалости бросил скромную охапку цветов и парочку игрушек — почему-то грязных кукол, как будто знали, что девочка. И да, таковы правила: нет лица — нет роскошного убранства. Глупое, безбожное правило. К чему этим погибшим детям всё это? Где оно было во время их жизни?.. Странные, уходящие в звонкую пустоту вопросы.
Сначала Джон зашёл за ограду, потом рядом с ним примостился Чес; он жутко дрожал, он потихоньку ломался внутри. Именно он, этот парнишка, был рядом с ним тогда, именно он знал Дженни, помнил ту скорбь, ту витающую в воздухе смерть, осознавал, что ему придётся возвращать бывшего напарника из потрескавшегося, мутного бытия. Он — был и впрямь ангелом с обрезанными крыльями. Да что был — есть… И теперь этот ангел, стыдливо пряча свои нарастающие крылышки, дрожа, стоял рядом с ним и вдыхал жёсткий сырой воздух, пытаясь потушить в глазах нараставшую панику. Джон вдруг всем телом ощутил, что Чесу пришли в голову пропитанные солоновато-едкими слезами воспоминания, как он откапывал эту яму, как сколачивал непослушные тяжёлые доски и как отбивал себе и мозолил пальцы; как лопата непослушно скрипела, а маленькая бледная девочка смотрела сквозь закрытые веки на его старания, лежа в самодельном гробу. Он ведь сам плакал, но, преодолевая боль, делал всё это вместо него, отца Дженни. Константин ненавидел себя в то время, такого раскисшего, не способного собраться, такого слабого и отвратительного.
Джон взял его мокрую ладонь и внимательно посмотрел в его поблёскивающие океанским дождём глаза. «Всё будет хорошо…» — шептал он, и в глазах Чеса облака действительно расходились. Уже и не будет иначе, будет только хорошо. Если не воспоминания начнут чахнуть, то эмоции от них; эмоции — штука такая, затухающая, зарастающая пылью от количества дней, прошедших с тех самых «эмоциональных» пор. И когда было хорошо, и когда было плохо; всё пройдёт, останется слегка щемящая пустота в душе. Почти ставший однажды ангелом Чес это понимал и кивал в такт успокаивающим словам.
Потом, когда Креймер успокоился, а в его глазах слепым блеском заискрились огоньки, Джон понял, что забрал у него эту горечь и резко сыпанул на своё сочащееся кровью сердце. Больно, колко, почти слёзы подступили к горлу. Он вдруг и сам ожил, сам понял, до каждой мелочи, до каждой, сводящей с ума мелочи, что же произошло. Вспомнил, как встречал Кейт из роддома и был даже счастлив — если не с Кейт, то с заботой о Дженни; вспомнил, как они быстро и легко сошлись на этом имени — миленьком, напоминающем о бескрайних равнинах сразу же за Ирвайном; вспомнил, как ходил гулять в парк с дочерью и её волосы цвета густой смолы, заплетённые в две косички, непослушно развевались за ней, когда она каталась на карусели. И следом за этими пахнущими детским шампунем и сладостями обрывками памяти следовали другие. Это отвратительно воняющее помещение, куда уже давненько пробралась смерть и сидела-ждала своего часа, жидкий мертвенный свет, льющийся… кстати, откуда? сжавшаяся в мелкий комок Дженни с прокусанным до крови губами и растекающейся по телу заразой, Чес-призрак, не дающий ему умереть и почему-то всё равно относящийся ко второму плану; и он сам, такой жалкий и беспомощный, что-то бесконечно рассказывающий дочке, старался уболтать, кажется, не её саму, а только смерть рядом, чтобы оттянуть момент — неизвестно зачем, но все так делают. Убого, что и говорить. Джон тогда и потерял, и приобрёл. Приобрёл Чеса, заснувшего на его плече, когда во всём свете существовали только они вдвоём, удивительно яркие звёзды, пославшие им гибель, черничного цвета небо, струйка дыма от дешёвых сигарет, словно жидкий жемчуг, пропаренный на огне, и обгрызенные, холодные сердца, только-только коснувшиеся друг друга — казалось тогда, что-то выйдет из этого, точно.
Навязчивая мысль курить вновь засигналила в голове Константина; с одной стороны, отказаться от курения оказалось даже по-смешному легко, а с другой — иногда возникали уж слишком сильные и буквально заставляющие мысли. Но Джон держался. На щёку упала колкая прохладная капля, потом на нос, затем попала в глаз, и тут же вспомнилась сказка о Снежной королеве, которую очень любила слушать Дженни; а теперь что будет, если не льдинка попала в глаз, а капля? Кем станет Джон: приспешником самого Дождя, а на месте сердца у него будет сосуд с овальными каплями?.. Глупейшие мысли.
Чес в это время запрокинул голову назад и вовсю ловил на своём лице капельки, будто с радостью хотел превратиться в персонажа очередной сказки. Джон также поднял голову вверх: пусть парнишка не будет одинок в своей участи. Глаза заливало водой, а дыхание иногда перехватывало; может, они бы и вправду перевоплотились, если бы не какой-то крик на заднем плане и шаркающие шаги. Оказывается, сторожевая будка была не пуста: в ней сидел охранник, похожий на лешего, почему-то с длинной спутанной бородой. Он неспешно подошёл к ним и, окинув их взглядом, понял, что они не случайные прохожие, потому и кивнул.
— Кто-то из вас… отец? — наконец несмело спросил он. Джон кивнул и глухо сказал: «Я». Охранник судорожно кивнул и сделал ещё пару шагов, чтобы его стало лучше слышно.