— Почему ты? — нахмурился ее собеседник. Затем окинул внимательным взглядом площадь рынка, выискивая возможную слежку. Лена с трудом удержалась, чтобы не сделать то же самое. Она проверяла по пути на рынок. Никто за ней не шел.
— Яков… я не знаю. Мне кажется… кажется… — Лена несколько раз начинала фразу, но так и не смогла закончить. Озвучивать свои подозрения было стыдно. Но Яков, ее бывший сосед по квартире только кивнул, забирая из ее рук обувь якобы на починку.
— Я спрошу у Дяди Коли. Но я уверен, нужно согласиться на это предложение.
— Это означает работать на немцев! — вспыхнула Лена.
— Ты и сейчас на них работаешь, — возразил Яков ей в ответ.
— Но не так! Не так!
— Так ты будешь полезнее, — стал заверять ее сапожник, крутя в руках тапочки. — Ты будешь работать там, куда нашим сложно пробиться. Ты будешь знать, на что они нацелятся в следующий раз. А еще соберешь информацию о том, кто лижет им сапоги с огромным удовольствием. Как Вацлав Козловский. Думаю, Дядя Коля прикажет выйти на эту работу.
— Надеюсь, что нет, — честно ответила Лена, в душе казня себя за такое малодушие. Что делала она такого в сравнении с этими людьми, с которыми работала через Якова? Они намного больше рисковали собой, печатая листовки и газеты, собирая оружие и лекарства для партизан, создавая поддельные документы, по которым помогали бежать военнопленным или несчастным из гетто.
Она всего лишь была мелкой пешкой, изредка забирая на хранение печатную агитацию или гранки для создания документов в случае угрозы обысков. А еще когда-то вынесла вместе с Тосей Заболоцкой с фабрики три немецких мундира унтер-офицеров. Мастер тогда устроил допрос работницам, раздавая пощечины и тумаки, а потом целый месяц лично обыскивал их, противно шаря по телу своими толстыми ладонями. Лена боялась, что мастер сообщит руководству, а то проинформирует гестапо, но Тося только посмеялась над ее страхами.
— Жирный боров ни за что не признается в своем промахе начальству. Это всего лишь три мундира, а не целая партия. Он сам прикроет нас. Главное — не выдать себя, и чтобы девчонки не выдали.
Девчонки не выдали. Весь цех дружно молчал и терпел издевательства мастера, но никто даже намеком не показал ни на Лену, ни на Тосю. Только через месяц Лена перестала бояться ареста за этот вынос и испуганно замирать при виде мундиров солдат СС. Она не хотела даже представлять себе, что было бы, если бы все открылось. Слишком страшно.
— Я думала, он узнал про то, что я хранила «скарб», — произнесла Лена, намекая на гранки и листовки. — Может, он все же что-то подозревает? Может, это какой-то хитрый ход со стороны немцев?
— Может, — согласился Яков. — Выждем несколько дней. Скажи, что тебе нужно подумать. И будь осторожна. Ты ведь слышала об арестах? Кто-то сдал не только схроны с оружием и формой. Многие из наших сейчас в гестапо. Почти половина группы. Так что…
— Я буду. Яков, мне нужен морфин, — попросила Лена, перейдя к личным вопросам, чтобы не думать о тех несчастных, что попали в руки к немцам. Ей лично эти аресты мало чем угрожали. Ее контакты были строго ограничены, как и у многих из группы. Теперь она понимала, для чего это делалось.
— Можешь, снова спросить свою знакомую из амбулатории о таблетках?
— Мне жаль, Лена, но не в этом месяце. Самое раннее — в середине апреля. Она не может так часто выносить, — с явным сожалением отказал Яков. — Ты сама понимаешь, она сильно рискует, забирая лекарства и перевязочные материалы. Я тоже беспокоюсь о Татьяне Георгиевне, но лекарства нужнее нашим товарищам.
— Я понимаю, — ответила Лена, прикусывая губу, чтобы скрыть свое острое разочарование. Приступы матери становились все острее и продолжительнее. Без морфина, который снимал боль, им никак нельзя было. Что ж, значит, придется потерпеть несколько недель.
— Ты видела ее? Она жива? Мой связной с гетто пропал после последнего погрома, — спросил еле слышно Яков, когда Лена уже собиралась прощаться. Ей не нужно было объяснять, о ком он спрашивает. Сердце сжалось от сочувствия к горю Якова. Потому что она уже в который раз вынуждена будет его разочаровать.
За Леей пришли спустя неделю после того, как они вернулись в разрушенный бомбардировками Минск. Им еще повезло, как потом думала Лена. Их дом остался целым, уцелел во время бомбардировок и пожарища, прокатившегося следом за ними. Только стекла в большой комнате выбило да перекосило балконную дверь, у которой видимо взрывной волной выбило шпингалет.