Размышляя об этом, Лена перебежала улицу прямо перед неповоротливой махиной «полуторки». Водитель что-то крикнул ей вслед, и она махнула рукой в извинительном жесте. Наручные часики на тонком ремешке, подарок брата на недавнее совершеннолетие, показывали, что Лена слишком задержалась в репетиционном зале, потому ей было нужно спешить. Соседка, черноглазая Лея, согласилась присмотреть за Валюшей только до двух дня, чтобы успеть отдохнуть перед ночной сменой на хлебозаводе, а Лена уже задерживалась к назначенному времени. Поэтому она ускорила шаг настолько, что легкая ткань подола летнего платья так и летела шлейфом. Ноги отозвались приятной тяжестью после недавней репетиции, когда спешно взбежала по широкой лестнице с коваными перилами на третий этаж, где в коммунальной квартире проживали Йоффе и Дементьевы.
— Извини, Леечка, я припозднилась, — начала сразу с порога пристыженно Лена, но Лея только улыбнулась в ответ, усталым жестом стягивая косынку с темных волос.
— Ничего страшного, Люша все равно спит. Притомилась по двору гонять обруч с мальчиками Горецких.
— А вот и не сплю! — раздался в узком и темном коридоре звонкий голос Валюши, и девочка с разбегу прыгнула тете на руки. Лена только и успела подхватить ее, чуть качнувшись под весом племянницы. Люша заметно подросла с прошлой зимы, потяжелела, и Лена на какую-то секунду испугалась, что потянет спину. Поэтому поспешила поставить девочку на пол и указала на сандалики в углу коридора.
— Давай, Люша, обувайся.
— Татьяна Георгиевна просила морфина час назад, — сообщила Лея. — Думаю, сейчас она-то точно спит. Ей стало хуже в последнее время.
Лена не сумела понять по голосу Леи, была ли последняя фраза вопросом, или соседка просто озвучивала то, что Дементьевы поняли еще весной. Ревматизм матери, который неожиданно проявил себя после перенесенного мамой в 1931 году гриппа, прогрессировал. Лена всерьез опасалась, что мама вскоре перестанет ходить. Сейчас, пусть через боль в спине, коленях и в левом запястье, Татьяна Георгиевна передвигалась по квартире, опираясь на трость, которую год назад подарил сын. Но что будет через год или два? Лене было страшно об этом думать…
Мама действительно спала в плетеном кресле на балконе. Несмотря на жаркую погоду, которая стояла в Минске вот уже пару недель, на ней была вязаная белая шаль и теплые носки. Морфин погрузил ее в мир глубокого сна, где не было боли, и Лена не стала будить ее. Просто поправила шаль, соскользнувшую с плеча матери, стараясь не заплакать при виде ее безмятежного лица. О, Лена была готова на многое, лишь бы мама не мучилась от боли, которая ночами и днями терзала ее тело!
Лена переживала, что Валюша может расшуметься за игрой и нечаянно потревожить сон Татьяны Георгиевны, поэтому шепотом предложила девочке пойти в парк Профинтерна покататься на каруселях и поесть мороженого. Валюшу не надо было долго упрашивать — она так обрадовалась предложению, что то и дело вырывала из руки Лены ладошку и убегала на пару-тройку шагов вперед, пока тетя не пригрозила пожаловаться товарищу милиционеру.
За эти несколько часов, пока Валюша каталась на качелях с остальными ребятишками, которых родители привели в парк в субботний день, Лену разморило на жарком солнце, несмотря на громкую музыку и гомон людей. Она чувствовала приятную усталость, которая так и манила отказаться от вечернего похода в театр. Судя по афише представление длилось более трех часов, и Лена опасалась, что заснет прямо в зале. А сегодня утром она еще и встала с рассветом, чтобы успеть постирать единственное нарядное платье из шелка в мелкий горошек и почистить зубным порошком белые лодочки. Потом варила суп и кашу на завтрак для мамы и Валюши, чтобы Лее было меньше хлопот. Успела даже вымыть квартирный коридор и часть лестницы в подъезде, следуя своей очереди по установленному графику, к которому никак не могла привыкнуть.
В Москве Лена жила не в общежитие училища, как настаивал покойный папа, чтобы с детства приучить дочь к общественной жизни. Мамина сестра настояла на том, чтобы семилетняя Лена осталась при ней. Тетя Оля с мужем жили в отдельной трехкомнатной квартире на Покровке, а бытом занималась домохозяйка, Марьяша, широкоскулая рослая девица из Поволжья. Наверное, потому первые недели постоянного проживания в минской коммунальной квартире, где Дементьевы занимали две комнаты, давались Лене нелегко. Нельзя было сказать, что она не была приучена к труду, вовсе нет! Но в Москве Марьяша редко допускала ее до уборки или стирки, твердя, что «нашей балерунке надоть руки и спинку поберечь». Потому Лена занималась только готовкой. Правда, делала это редко. Занятия в училище занимали большую часть времени. Тут же, в Минске, приходило совмещать домашний труд и работу. Не все же Лее тащить на себе две семьи, как это было с тех пор, как маму так ограничила болезнь.