А беженцы только махали им в ответ, надеясь от всей души, что эти слова окажутся правдой, и они снова увидят скоро свои родные дома, заживут, как прежде…
Сотни ног и колеса проезжающих машин поднимали с дороги пыль, которая резала глаза и проникала в горло. Дети, не выдержав этих тягот, начинали капризничать и плакать. От пыли в горле постоянно хотелось пить, и Лена с отчаянием наблюдала, как быстро тают запасы воды, которые они взяли с собой в дорогу. Но утешала себя тем, что они поступили все же абсолютно верно, уйдя из города. Несмотря на то, что всякий раз, когда Валюша начинала расспрашивать о Косте, сердце Лены сжималось в тревоге. Но остаться означало попасть под немецкие бомбы, которые буквально посыпались на город, едва они отошли на несколько километров от Минска.
Никто не верил, что это может быть возможным. Никто не верил, что город подвергнется атаке, особенно после вчерашних «пустых» воздушных тревог. И глухой рокот разрывов, донесшийся до ушей беженцев утром, едва только солнце окончательно завоевало свои позиции на ясном летнем небе, казался нереальным.
— Что это? — воскликнула женщина, катившая неподалеку от них велосипед, на раме которого сидела маленькая девочка. — Это гроза?
— Бомбят сволочи, — сплюнул через зубы старый Зиновий. — Бомбят наш город…
Раскаты бомбардировки доносились на протяжении всего дня, пусть и становились тише с каждым километром, который отдалял от Минска. Лена старалась не думать о том, что происходит сейчас в городе. Как рушится окончательно и бесповоротно прежняя ее жизнь — уютные стены в каменном доме, новый театр, только недавно распахнувший свои двери для зрителей, зелень парка и синева воды в Свислочи, по которой Костя катал ее на лодке… Загоняла куда-то глубоко внутрь острое ощущение того, что бросила город, что поступила не так, как полагается настоящей комсомолке. Старалась держать за руку уставшую Люшу и ловить взгляд измученной дорогой мамы, убеждая себя, что ее первоочередной долг сохранить их, как и обещала когда-то Коле.
«Коля! — мелькнуло в голове. — Мы же не телеграфировали Коле, что с нами все в порядке, что мы уходим из города». Найдет ли их брат после в Москве? И как там сейчас в столице? Тетя Оля, наверное, сходит с ума от беспокойства…
Впервые за всю свою жизнь Лена ночевала под открытым небом, прислушиваясь к звукам летней ночи. Вайнштейн предпочел после полудня свернуть с шоссе на менее загруженные проселочные дороги, и теперь они с небольшой группой беженцев остановились на ночлег прямо посередине наполовину скошенного луга. Было непривычно лежать на голой земле, положив под голову чемодан, наверное, оттого не спалось, как ни старалась Лена хотя бы немного отдохнуть. А еще не могла не думать о полыхающем на фоне темноты ночи городе, бомбежка которого прекратилась, судя по наступившей тишине, только на закате. «Солнышко… там солнышко», — произнес кто-то из детей, но никто из взрослых не поправил ребенка. Слишком страшно было понимать, что именно город так ярко горит в летней ночи.
Три почти бессонные ночи дали о себе знать на следующий день — ломило все тело, от усталости болела голова. Лена еле передвигала ноги, но занять место беременной Леи в телеге отказалась наотрез. И она видела, что остальные тоже держатся из последних сил, медленно шагая по дороге. Девушка от всей души надеялась, что Зиновий не сбился с пути, и они действительно рано или поздно выйдут к станции. А на станции, как она слышала из вчерашних разговоров беженцев, стоят поезда, готовые их отвезти прочь от войны. Главное только добраться до них…
Под конец следующего дня война все-таки нагнала их небольшую группу, растянувшую почти по всей длине дороги, насколько можно было бросить взгляд. Они все шли и шли под ярко палящим июньским солнцем, а не было видно даже силуэтов зданий, словно вокруг только и осталось, что деревья, луга и бескрайние поля, в которых начинала колоситься рожь. Дети уже не капризничали, утомившись до крайности, и даже не просили больше воды, будто понимали, что живительной влаги почти не осталось. Зиновий то и дело повторял, что вот-вот выйдут к какой-нибудь деревне, а там и колодец отыщется, но Лене почему-то казалось, что он и сам не уверен уже в своих словах.
— Лена, Сима не верит, что ты можешь задрать ногу выше головы, — прервала ее мысли Валюша хриплым из-за сухости в горле голоском.
— Никто не может! — откликнулся ее ровесник, пятилетний внук Вайнштейна.
— Лена может!
— А вот и нет! … А вот и да! — заспорили дети. Лена заметила, как поморщилась мама при звуке их голосов, и поняла, что из-за усталости у нее разыгралась мигрень. Потому поспешила сбросить на мгновение ботинки, давая пальцам минутное наслаждение. А потом сделала легкий мах ногой, стараясь не думать, что идущие следом за их телегой успеют увидеть что-то лишнее под подолом ее платья, и надеясь, что не потянула не разогретые мышцы.