— Пожалуйста!..
Это прозвучало уже слабее, чем прежде. Потому что тут же в голове возникло воспоминание о тех двадцати двух советских летчиках, которых сбил Рихард в Крыму. Это до сих пор лежало где-то в сердце тяжелой ношей, давя порой напоминанием, что Рихард был врагом. Всего одно короткое слово, так много подсказавшее Соболеву в тот момент.
— На каком фронте?
— Он был в основном на Западном… против англичан…
— На каком фронте? — уже более требовательно и резко, словно зная правду, которую Лена безуспешно пыталась скрыть для оправдания Рихарда.
— Крым…
Этого было достаточно. И неважно, сколько времени провел фон Ренбек на Восточном фронте. Лена по взгляду Кости поняла это. По той злости, что разгорелась с новой силой, пугая ее своим накалом. Она видела этот взгляд прежде. Помнила его до сих пор, спустя почти полтора года, с момента, как он обжег ее, оставляя шрамы в душе от этих ожогов. Таким взглядом на нее смотрел когда-то «Обувщик», Дмитрий Гончаров из Ленинграда, повешенный за неудачный побег из лагеря.
Он тебе не товарищ. Никто тебе тут не товарищ, поняла?.. Не своя, не советская она все-таки… Не наша…
Никогда Лена даже подумать не могла, что Костя будет смотреть на нее таким взглядом. Он ранил даже больнее, чем его слова, которыми он зло хлестал ее, рассказывая о том, что творилось в Крыму во время оккупации нацистов. Багеров ров[203], траншеи под Севастополем и Керчью[204], каменоломни Аджимушкая[205]… Людей топили в море, расстреливали, травили газом, живыми бросали в глубокие колодцы и шахты или сжигали. Соболев не щадил ее, не обращая внимания на бледность, разливавшуюся по ее лицу с каждым его словом, и тихие слезы. Все хлестал и хлестал словами, вызывая в памяти все ужасы, что когда-то пережила во время оккупации Минска когда-то сама, и тот липкий страх, который не дает порой спокойно жить до сих пор.
Ей хотелось сказать, что она все это знает. Что видела многое из нечеловеческой жестокости, творимой нацистами, с советскими людьми и в Минске, и здесь, в Германии. Что она уверена в том, что Рихард никогда не смог бы так поступить — она верила в это, собирая как бусины на нить, все моменты, которые без прикрас говорили, что он другой. Не потому, что он хотел быть с ней. А просто потому, что он такой сам по себе, несмотря на то что служил безумному фюреру и носил ненавистный мундир.
Лена хотела это сказать. Но все эти слова придавило грузом слов, напечатанных на обложке нацистского журнала и канувших в Лету во время штурма городка, тяжестью двадцати двух советских душ и взглядом Кости, для которого уже было решено давно тем, что ему довелось узнать и пережить самому во время этой проклятой войны. А потом Соболев в три шага подошел к буфету, на полках которого стояли фотокарточки в рамках, и схватил самую дорогую рамку. Жалобно треснуло стекло, легко погнулось серебро, когда он ударил эту рамку о колено. И прежде чем Лена успела вскрикнуть, достал из-под стекла фотокарточку, раня пальцы в кровь об осколки стекла, и разорвал на такие мелкие кусочки, как только мог. И со злым удовольствием впечатал эти обрывки в пол, давя и их, и стекло каблуком сапога.
— Никогда! — глухо произнес Костя, когда их взгляды снова встретились над этими обрывками и осколками стекла. В его глазах ярко горела решимость, и еле тлела былая ярость, приглушенная недавним уничтожением фотокарточки. В ее глазах царила безграничная опустошенность. Никаких эмоций или чувств. Лишь звенящая пустота и странное равнодушие ко всему происходящему. Словно пережитое в который раз потрясение выжгло все внутри начисто, не оставив ровным счетом ничего, кроме моральной усталости. Поэтому Лена без каких-либо эмоций проводила взглядом уход Соболева из дома, напоследок от души хлопнувшего входной дверью. И точно так же равнодушно собрала осколки стекла от рамки и обрывки фотокарточки. Ее уже было не склеить, как отметила про себя Лена, понимая, что в руках был лишь сор и ничего больше.
203
Багеровский ров — противотанковый ров времен войны возле поселка Багерово близ Керчи. В 1941–1942 гг. здесь были расстреляны около 7 тысяч жителей Керчи, в том числе 245 детей школьников. Материалы об этих зверствах стали обвинением фашизму на Нюрнбергском процессе.
204
За время оккупации Крыма в одном только Севастополе нацисты замучили и убили около 30 тысяч советских жителей, угнаны на принудительные работы — около 45 тысяч человек. Керчь потеряла почти 44 тысячи населения, Симферополь — 30 тысяч.
205
В Аджимушкайских каменоломнях погибли около 20 тысяч человек — и советские военнослужащие, и мирные жители.