— Говорят, у вас здесь были «остработники», — обратился к Рихарду молоденький сержант с россыпью веснушек на лице, единственный из отряда переводчик. Наверное, был призван совсем недавно, судя по возрасту, но уже с наградами на гимнастерке. Впрочем, у всех русских были медали и ордена, как подметил Рихард, все они были на фронте, а значит, видели немало, когда отвоевывали свои земли. И знали теперь немало о том, что творили немцы с русскими, не только в России, но даже здесь, в Германии.
Он вдруг отчетливо вспомнил при этих словах почему-то русскую девочку, работницу Шваббе, висящую на балке в амбаре. Ее тонкие босые ножки, ее косы и ее молоденькое лицо. И снова ощутил чувство горечи от собственного бессилия и острую вину, как в те минуты, когда нашел ее на хуторе Шваббе. И чувство, что он что-то мог сделать, но не сделал. Неважно по каким причинам. Эта невыносимая смесь эмоций, которая будет преследовать его до самого конца.
Рихард мог только кивнуть в ответ, но и этого было достаточно для того, чтобы лед в глазах русского офицера стал еще острее. Капитан вдруг пожелал увидеть этаж слуг и первым шагнул к лестнице, распорядившись оставить Адель под присмотром солдат на первом этаже. Но направился не к главной лестнице, как сделал бы это любой другой визитер, а к двери на черную лестницу, незаметную для чужих глаз. Впрочем, первым пустили, разумеется, Рихарда на случай чего непредвиденного.
На этаже для слуг офицер снова удивил Рихарда, когда не отправился за ним в комнаты Кати и русской служанки, которую когда-то отправили домой из-за беременности. Он пошел в комнату, где прежде жила Лена, и куда Рихард не заходил с того самого лета, опасаясь воспоминаний и боли, которую те неизменно принесут с собой. Но больше — разочарования. Он полагал, что в этой комнате все еще хранится тень ее пребывания, и когда русский капитан распахнул дверь, то понял, что не осталось ровным счетом ничего, даже запаха. Только голые стены с потеками воды и вздыбившимися обоями на стене из-за поврежденной во время одного из налетов крыши, да пыль на покосившейся мебели. Лишь затхлость и запустение.
Но все же Ленхен была там. Осталась в маленькой вещице, которую Рихард непременно получил бы сам, решись зайти в эту комнату и заглянуть в комод, где в верхнем ящике среди плесневелого белья лежал кружевной воротничок, расшитый маленькими жемчужинками. Рихард понял все по взгляду, по дрогнувшим пальцам капитана, когда тот забирал эту вещицу из ящика, по линии горестно поджатых губ. И снова ударило неожиданным воспоминанием из прошлого любимых голосов Ленхен и дяди.
Его зовут Костя. Константин. Он сын друзей нашей семьи… Он всегда был рядом. И в Москве, и в Минске. Он приносил мне яблоки. Даже зимой. Не представляю, где он их брал…
У моего маленького Воробушка осталась половинка сердца в России, Фалько. Увы, война жестока, и мечты, что судьба рано или поздно сведет ее с ним снова, иллюзорны, не находишь?..
Дядя был прав. Судьба не свела Ленхен и ее знакомца из прошлой жизни. Она бережно провела этого русского через все поля войны, но оборвала жизнь Лены, словно наказав за то, что она была с ним, с Рихардом. Но судьба все же милостиво оставила русскому капитану на память эту вещицу, а вот ему самому не подарила ничего, даже из памяти постаралась вычеркнуть, когда случилась та проклятая травма.
Рихарду стоило огромных трудов обуздать слепящую ярость и порыв вырвать из рук капитана полосу этого воротничка. Раз ему досталась эта вещица, так тому и быть. Он уступит. Из желания поступить по справедливости и из-за понимания, что попытайся он вырвать силой этот воротничок, неизвестно как отразится на Адели это совершенно бессмысленное нападение. Чувство вины и доводы рассудка заставили подавить свои желания и опустить взгляд, чтобы русские не заметили бури эмоций, бушующих в нем ураганом.
Но это стало совершенно невозможным спустя какие-то минуты, когда их маленькая группка спустилась с этажа слуг на первый, где в одной из гостиной их ждали солдаты и Адель. Когда капитан заметил через створку полураскрытых дверей стоящий на мольберте портрет Мадонны. Рихард рванулся ему наперерез, пытаясь закрыть двери в свое святилище, но не успел — русский был слишком проворен, в отличие от него самого, порой ощущавшего отголоски недавнего вывиха, и широко распахнул створки, чтобы ворваться в комнату, оттолкнув Рихарда.