— Мне нужно знать, Адель, — мягко произнес Рихард и заметил, как затянулись пеленой слез ее карие глаза. — Если я не поеду в Дрезден, если не проверю правоту своих догадок, я никогда не смогу жить спокойно дальше. Я буду жалеть до конца своих дней, что отказался от этой поездки, и что так и не узнал… Мне нужно знать, понимаешь? Пусть даже она ненавидит меня…
Рихард видел по ее взгляду, что она смирилась и приняла его решение, и понимал, как это было невероятно трудно для нее.
— Сколько тебе нужно времени? — спросила Адель после минутного молчания, и он сжал ее плечи ласково в знак благодарности. — Ты понимаешь, что счет идет буквально на дни? Не на этой неделе, так на следующей здесь уже будут русские.
— Я каким-нибудь транспортом доберусь до Лейпцига, а дальше пешком до Фрайталя. Думаю, за несколько дней управлюсь. Там нужно проверить только один адрес и все, можно возвращаться.
— Тебя отвезут почти до самой границы с русской зоной, чтобы сократить этот путь. У тебя есть неделя, Рихард, чтобы снова объявиться в американской зоне, где ты можешь связаться со мной, — ответила Адель и добавила полушутливо: — Затем я пускаю в ход все войска.
— Авиацию и тяжелую артиллерию только придержи, умоляю, — ей в тон ответил Рихард, улыбаясь. Она не улыбнулась в ответ, только потянулась к нему и обвила руками его талию, прижимаясь всем телом. И он обнял ее в ответ, старательно делая вид, что не услышал ее тихих отчаянных слов: «Я люблю тебя, Рихард». Потому что не мог дать ей тот ответ, что она хотела, и не имел права на что-то иное.
Что тогда гнало его так отчаянно от Рохлица, последнего населенного пункта на невидимой границе между зонами американцев и русских? Что не давало ему покоя, а давало силы идти упрямо дальше, прогоняя сомнения и страх столкнуться с солдатами Красной Армии?
Рихард не стал задерживаться в городке, а сразу же перешел боковой рукав реки Мульде, на восточном берегу которой уже располагалась территория русских. И снова были километры грунтовых сельских дорог, подальше от асфальтовых шоссе и крупных городков, где можно было нарваться на патруль. Только в этот раз в другую сторону, на восток, где он надеялся найти ответы на свой главный вопрос, не дающий покоя ни днем во время длинных переходов, ни ночью, когда он устраивал себе ночлег в лесу под кустами или в сене одиноко стоящих сараев, которые когда-то принадлежали зажиточным бауэрам.
Путь, который прежде он бы легко преодолел на своем «опеле» за два часа, занял у Рихарда четыре дня. К его счастью, он так и не встретил на нем ни одного русского за все время до момента, когда благополучно расположился на ночлег в полуразрушенном доме на окраине одной из деревенек под Тарандтом. Все небольшое поселение было пустым (или, может, жители попрятались от него за стенами домов, как сейчас привычно укрывались от любого чужака, неважно немцем он был или нет), но Рихард все равно не стал разжигать костер под прикрытием обгоревших от недавнего пожарища стен, а лег, завернувшись в плащ и стал смотреть через провалы в крыше на мириады звезд на ночном небе. Он устал, мышцы напряженно гудели, особенно в поврежденной руке, но сон все не шел. Наоборот, бессонница без малейшей жалости отдавала его во власть неприятных размышлений. Нестерпимо хотелось курить, но Рихард опасался, что огонек сигареты выдаст его в темноте летней ночи, а потому терпел. И тогда он снова залезал в саквояж и доставал то, что неизменно успокаивало его, как перебор четок при молитве.
Двадцать каплевидных камней и двадцать два круглых камня нежно-голубого цвета. Ожерелье из адуляров, которое он когда-то купил в Париже и которое до сих пор не нашло своего адресата.