Рихард взял это ожерелье, повинуясь странному порыву, когда собирался в дорогу. К его счастью, никто не нашел бархатный мешочек с ним в его комнате, там, где тот был спрятан от матери. Не только ровная поверхность камней приносила ему спокойствие, но и насыщенный цвет, напоминавший цвет глаз Лены. Рихарду казалось, что это ожерелье поможет ему рассказать ей, что любовь к ней за годы стала только крепче и глубже, и что он давно простил ей все, что можно было поставить ей в вину перед ним.
Он-то да, все простил и постарался выбросить из своей памяти, а вот простила ли она его?
«Ты всегда будешь для нее врагом», — повторял голосом Адели его разум раз за разом. «Ну и пусть, зато я буду знать, что она жива. Хотя бы это», — упрямо отвечало в ответ сердце. И все лелеяло надежду на то, что адуляры исполнят свое предназначение, что сбудутся слова старого француза-антиквара, которые сейчас постоянно прокручивались в голове, как заклинание.
…говорят, что адуляр — это камень любви. Он словно магнит притягивает две половинки, которые предназначены друг другу судьбой, и сохраняет их чувства на всю жизнь…
Ранним утром Рихард все же не вытерпел и покинул свое убежище, где так и не нашел покоя этой ночью. Пусть и неспокойный, но сон так и не пришел к нему, как это было прошлыми ночами, подарив временное забытье. Рихард наспех умылся в холодном ручье, сбрил с лица щетину и сменил наконец-то рубашку на свежую, которую взял с собой в саквояже. Наверное, в пути было бы гораздо проще в рабочей куртке, в которой он колол дрова в замке и занимался другой физической работой. Но если и быть теперь в гражданской одежде, то в костюме и в шляпе, как и положено, а не ходить оборванцем по Фрайталю и предстать перед Ленхен таким. И рассмеялся нервным смехом своим мыслям — страна лежала в руинах, он сам рисковал попасть в Сибирь и сгинуть в этих ледяных землях, а думает о внешнем виде, как невеста перед свадьбой. И все же порадовался этому некогда принятому решению, когда вышел в плотный и холодный туман, который даже в плаще пробирал до самых костей. Или это било нервной дрожью из-за того, что никак не мог победить волнение, как легко делал это прежде?
Туман затруднял видимость и определенно грозил задержкой в пути. А еще — неожиданными травмами из-за плохого обзора сложной местности. Поэтому Рихард принял решение идти пешком не через луга или леса как ранее, а смело идти по дороге. Благо, туман скрывал его на несколько шагов. Быть может, успеет скрыться от патруля Красной Армии. Только за пару километров до Фрайталя, когда стали попадаться все чаще жилые строения, он свернул с дороги снова в лес, чтобы избежать нежелательной встречи и последующей проверки документов, а еще обогнуть городок и выйти непосредственно на Егерштрассе, которая, как он помнил по карте в атласе немецких городов и предместий, располагалась на юго-западной окраине селения.
Чем ближе Рихард подходил к Фрайталю, тем гуще становился туман, спустившийся на городок с гор. Из-за этой дымки складывалось ощущение, что он провалился в какую-то другую реальность. И со временем стало казаться, что он вот-вот выйдет из леса к озеру в Розенбурге, где по водной глади будет порхать белоснежным лебедем Лена, как в его недавнем кошмаре. Но нет — спустя три с лишком часа пешего пути он наконец-то без приключений подошел к Фрайталю, обугленный шпиль церкви которого темнел на фоне белоснежного тумана. Только на самой окраине, после явно самодельного дорожного знака, на котором на двух языках — немецком и русском — было написано название городка и расстояние до Дрездена, Рихард вдруг остановился, прислонившись здоровым плечом к каменной ограде какого-то участка, который давно не вспахивал бауэр. В этот раз он не стал себя одергивать и закурил, чтобы хотя бы на йоту унять бушующее волнение в груди, отдающееся шумом неспокойного сердца в ушах.
Что, если он действительно гонится сейчас за призраком, рискуя своей свободой? Что, если Ленхен все-таки мертва, ведь недаром недавно приснился тот сон, в котором она ускользала от него? А что, если Адель права — если Ленхен жива, но ненавидит его? Не только за то, что творили немцы в ее стране, а еще за то, что с ней сделали по его вине…
Нет, прочь все сомнения! Лучше все узнать раз и навсегда. Какой бы ценой ему ни досталось бы это знание и чем бы оно ни обернулось!
Странно — часы Рихарда показывали уже четверть девятого, когда он шагнул на Егерштрассе, а создавалось ощущение, что городок все еще спит, одурманенный дымкой тумана. Никто не торопился на работу, никто не спешил за свежевыпеченным хлебом к булочнику, не звенел колокольчик молочника, как это было бы еще какие-то несколько назад. Удивительного в том не было — немецкие города, особенно на этой стороне границы с союзниками, опустели, и некому было спешить на работу. Теперь только разруха и нищета наполняли большие и малые города, а вместе с ними и голод, ведь некому и не из чего уже было печь хлеба. Рихард не знал, как у русских здесь налажено с продовольствием, но подозревал, что так же отвратительно, как и у союзников, которые не особо жаждали взвалить на себя расходы по обеспечению местного населения[220]. Впрочем, это было вполне предсказуемо, оттого и мысль мелькнула в голове как-то мельком и совсем буднично, без осуждения, злости или иных эмоций.
220
Оно действительно было плохим, люди не получали достаточного количества продовольствия. Многие умерли от голода или жажды в первые послевоенные недели — особенно младенцы и маленькие дети из-за отсутствия молока. Например, в Баварии среднее количество потребляемых калорий в день достигало 1000 ккал. Кооператив для американских денежных переводов в Европу сначала доставлял посылки с необходимыми товарами, но до 5 июня 1946 г. было запрещено делать поставки гуманитарной помощи в Германию. В рамках так называемой «философии наказания» американским войскам было запрещено оказывать помощь голодным немцам, особенно продовольствием. Например, было приказано не оставлять остатки еды немецкой домашней прислуге; все излишки продовольствия должны были быть уничтожены или сделаны несъедобными. С целью осуществления хоть какого-нибудь обеспечения населения союзники выпускали талоны на питание в своих секторах оккупации, которые были ранжированы по группам потребителей (категориям) от 1 до 5 в соответствии с тяжестью выполняемой работы. Нормы выдачи пересматривались еженедельно.