Нет, покачал он ответ головой. Остаться здесь он никак не желал. Ему нужно было торопиться, как и велела эта женщина. Иначе уедет эта еще неизвестная ему Хелена Хертц, в которой разум все еще отказывал сердцу признать Лену.
— Тогда… тогда Пауль проводит вас на станцию! Его знают русские и почти уже не останавливают его, уважая его как коммуниста и узника…
Женщина вдруг осеклась, как-то сникла при этих словах и впервые за время первой отступила от него, словно не желала касаться его более. И он легко угадал причины, по которым у фрау Гизбрехт было мало причин для симпатии к нему.
Ее сын был коммунистом, а значит, во время рейха был в заключении в исправительном лагере. Рихард старательно не вспоминал об этих местах, что довелось посетить несколько раз, но не думать совсем о них не мог. Это раньше, до тех визитов, он мог обманывать себя, что это были обычные места заключения для преступников. Сейчас лгать самому себе было невозможно — это были места, где целенаправленно уничтожали людей. Теперь Рихард знал это точно, американцы рассказали ему в красках, что осталось скрыто от его взгляда в сорок третьем и что сами они увидели, ступив на территорию лагеря Бухенвальд. Совсем неудивительно, что сын фрау Гизбрехт, почти полностью седой, невероятно худой и чуть прихрамывающий невысокий мужчина, взглянул на него с явной неприязнью и недовольством. Но все же последовал просьбе матери сопроводить незнакомца на станцию, чтобы он не плутал по улицам городка и успел до отправления поезда — оставил свой завтрак на столе и вышел из дома в прохладу летнего утра.
— Только ради тебя и ради Лене, — произнес он, целуя перед уходом взволнованную мать в лоб.
— Подождите минуту, — вдруг замер Рихард, ощущая, как гулко бьется в груди сердце и от волнения ослабли ноги. До того как из дома вышел герр Гизбрехт, следуя просьбе матери, он не осознавал толком реальность происходящего. В голове не укладывались слова пожилой женщины и понимание, что он действительно почти нашел Лену. И вот только в эту секунду он осознал происходящее.
Она жива. Каким-то чудом сумела оправиться от болезни и оказаться здесь, в предместье Дрездена (видимо, спасли ее польские друзья, работавшие на томми). Здесь же встретила конец войны и приход русских. Она жива!
Но фрау Гизбрехт не желала никаких задержек. Она снова схватилась за рукав плаща и дернула Рихарда, тараторя так быстро в волнении, что он едва успевал вникнуть в смысл ее слов.
— Нет времени. Совсем нет времени! Поезд на Берлин уходит уже через пятнадцать минут. Вы так не успеете догнать их. Нужно торопиться! Я пыталась переубедить Лене. Я как чувствовала, что не нужно ей ехать ни в какой Берлин и тем более возвращаться в Советы. Говорила, что у нее есть только мы, что никто не ждет ее там — все погибли. Но она отказалась… Ну, что вы медлите?! Идите же! Пауль, скажи ему!
Но Пауль молчал. В его глазах Рихард без труда прочитал то, что боялся признать — вряд ли кто-то сейчас пожелает знаться с бывшим летчиком, носящим имя фюрера и убивавшим в небе по его приказу. Если уж этот немец, который едва знает его, так яро ненавидит, что говорить о Лене? Но все же нашел в себе силы, чтобы сделать первые шаги по камням мостовой в сторону станции.
По крайней мере, он убедится, что она действительно жива. Ему будет довольно и этого до конца времени, отмеренного ему Господом.
Весь путь до станции Пауль и Рихард почти не разговаривали. От первого исходила такая сильная волна неприязни, что последний тоже решил молчать. Только два раза Пауль заговорил. Едва они отошли от Егерштрассе и скрылись из вида фрау Гизбрехт, как угрюмый немец спросил Рихарда:
— Ты ведь нацист, да?
Вот так. Прямо в лоб. Отчего Рихард сначала даже растерялся, не зная, что ответить на это. Потому что он не разделял убеждения партии и фюрера, по крайней мере, не все убеждения, а после и вовсе отошел от этих идей. Но он был членом партии, как любой офицер рейха. А значит, такой же, как остальные.
— Нацист, — сплюнул Пауль ему под ноги, едва не попав на носок ботинка. — Из-за таких, как ты, я прошел сущий ад в лагере!
Усилием воли Рихард подавил в себе порыв эмоций, которые поврежденный когда-то мозг выдавал моментально. Он помнил, что пришлось ему самому пережить в военном форте, а ведь Гизбрехт был в лагере, да еще гораздо дольше, чем несколько месяцев.