Второй раз Гизбрехт заговорил с ним только при подходе к станции. Он решил не ходить к поезду. Как объяснил Рихарду, не потому что боится попасть под подозрение русским, сопровождая его, а потому, что с Леной на станции был капитан, которому Пауль хорошо знаком.
— Зайдите на станцию с другой стороны. Видите там руины угольного хранилища? Лучше с той стороны. Русские обычно стоят у бывшего здания станции. У хранилища они бывают только при обходе. Убедитесь, что их нет поблизости и просто смешайтесь с толпой. Иначе они вас возьмут, и тогда определенно Сибирь. И не говорите, что не боитесь Сибири, майор. Все боятся Сибири…
— Если бы я боялся Сибири, меня бы здесь не было, — отрезал Рихард, не успев прикусить язык, чтобы не злить Гизбрехта. — Мне нечего терять, господин Гизбрехт.
Тот вдруг помрачнел лицом. В глазах мелькнуло что-то темное, лицо дрогнуло гримасой боли.
— Знаете, как мы называли в лагере тех, кто так говорил? «Мусульмане», живые мертвецы. Когда человеку нечего терять, он смиряется с судьбой и перестает жить. Таких часто отправляли на «селекцию», господин майор. Вам рассказать, что такое «селекция»?
А затем, без какой-либо паузы, Пауль продолжил, когда Рихард помотал головой отрицательно, не в силах сказать что-то в ответ. Потому что знал уже, что скрывалось за этим страшным лагерным термином.
— Человеку всегда нужно искать ради чего жить. Тогда можно перенести все. И вы сейчас лукавите — вам есть ради чего жить. Иначе почему вы здесь?
Рихарду было нечего дать в благодарность этому человеку, кроме наручных часов дяди Ханке, которыми он заменил свои именные наградные часы люфтваффе, отобранные как сувенир американцами. Валюта нового времени, от которой, впрочем, Гизбрехт зло отказался.
— Я делаю это только ради нее. От вас мне не нужно ничего. Оставьте себе! Пригодится, когда вас возьмут русские. Они любят наручные часы. Купите себе лишнюю пайку, когда будете подыхать в русском лагере! — бросил он со злой иронией сквозь зубы напоследок и, развернувшись, захромал прочь от станции.
Рихард сделал, как ему велел Гизбрехт. Прошел осторожно, скрываясь за руинами складских построек некогда разбомбленной станции к остаткам угольного хранилища, где орудовали лопатами пожилые немцы, наполняя тачку, чтобы загрузить запасы поезда, уже стоявшего на путях под парами. Затем дождался, пока русский патруль развернется от хранилища и снова направится к станции мерным шагом, обходя русских и немцев — пассажиров, торопившихся занять места в вагонах, и их провожающих на перроне. Рихард старался держаться за их спинами, опуская лицо, чтобы поля шляпы скрыли тенью его черты, и досадовал, что люди шли слишком медленно, а порой и вовсе останавливались для проверки документов и билетов на поезд.
Рихарду казалось, что он узнает Лену первой. К его досаде, этого не случилось. Он бы определенно не узнал ее и прошел мимо, не выцепи взгляд в толпе лицо капитана. Просто Ленхен была совсем не похожа на ту прежнюю, которой он ее помнил. Не стало привычной взгляду косы, которую Лена прежде прятала под платок. Вместо нее голову Лены украшали аккуратно уложенные волны. Даже цвет волос был иной — яркий блонд, такой модный в последние годы, несмотря на общественное осуждение за подражательство Марлен Дитрих. И одежда была другая, совсем не та, которую раньше носила Лена и которую он когда-то выбрал для нее, полагая, что она выбрала бы эти пастельные тона. Ярко-красное легкое пальто из бархата и светлое платье с набивным рисунком в мелкий цветочек с бантом у шеи удивительно шли ей, подчеркивая изысканность красоты ее лица и тонкую фигуру. Прекрасная незнакомая ему знакомка, от вида которой у него так и перехватило дух.
Это была действительно Ленхен. Ее тонкие черты. Небесно-голубые глаза, цвет которых он не видел со своего места вдали, но был готов поклясться в его яркости. Ее прямая осанка и плавность движений, которую он узнал бы из тысячи других.
Она действительно была жива. Она была жива. Неизвестно каким чудом ее уберег Господь, но он сохранил ее жизнь и во время ареста гестапо тем летом, и в момент, когда всю ее группу накрыли в Дрездене позднее, и во время февральских налетов, стерших город с лица земли.
Она была жива. Это было самым главным сейчас. И Рихард старательно гнал от себя мысли, пришедшие следом за этими радостными. О том, что у нее было несколько лет, чтобы связаться с ним, но она не сделала этого, предпочтя, чтобы он не знал ничего о ее судьбе. Да, Ленхен рассказала немке, с которой жила все эти месяцы, о том, что было между ними, он помнил каждое слово, недавно произнесенное фрау Гизбрехт. Но среди них не было самых важных и желанных для него.