Как же ты красив, мой любимый… Годы выбелили твои волосы, проложили морщины на твоем лице и оставили шрамы на твоей коже, при виде которых я перестала плакать только спустя несколько лет после твоего возвращения ко мне. Но все это ничуть не умалило твоей мужской красоты и очарования улыбки, не высветлило небесный цвет глаз, которые по-прежнему очаровывают женщин даже моложе тебя.
Мой любимый… мое сердце…
Ей очень хотелось бы тогда завершить свой рассказ многоточием — их встречей на станции в Саксонии. Разве не так должны заканчиваться истории любви? Но это была жизнь, а в ней редко бывает так, как желаешь.
Рихарда арестовали через несколько минут после их встречи. У него не было разрешения от советской комендатуры на свободное передвижение, а значит, он подлежал немедленному задержанию как подозрительное лицо.
— Не волнуйся только, — шепнул он Лене, размыкая объятие, немного замешкавшись при этом. — Главное, не вмешивайся ни во что. Пусть идет как идет.
Почти о том же он попросил советского врача, молодую женщину, которая неожиданно бросилась через улицу к их небольшой группе, следовавшей к комендатуре в Дрездене.
— Что сделал этот немец? — спросила она взволнованно у солдат. А потом бросила уже Рихарду, не узнающему ее, хватая его за рукава плаща: — Ты помнишь меня, немец? Помнишь?!
У Лены тогда так и похолодело все внутри. На мгновение показалось, что она ошиблась в Рихарде, что он когда-то сделал что-то ужасное, чему свидетелем была эта военврач. И испытала невероятное облегчение и горячий стыд за эти подозрения после, когда женщина заговорила с ней.
Ольга, как она представилась, оказалась одной из трех узниц, которых Рихард когда-то вытащил из нацистских концлагерей. Две русские женщины и одна польская девочка-подросток. Одна из русских была беременна и родила мальчика через несколько месяцев после того, как их тайно перевезли на ферму в Пруссии. Там они и встретили приход советских войск.
— Девочку, Барбару, отправили домой, в Варшаву, — рассказывала военврач, стараясь держаться вровень с ними вплоть до комендатуры. — Я не знаю, выжили ли ее родители. Они прятали еврейских детей на своем хуторе, за это нацисты отправили всю семью в лагерь. А Вера с маленьким Васильком уехала на родину, в Куйбышев. Ну а я попросилась обратно в армию. Мы все остались живы, благодаря этому немцу. И я готова все написать на бумаге, если нужно будет. Может, это поможет ему, как-то смягчит наказание, которое его ждет…
Но Рихард категорически отверг это предложение. Он боялся, что Ольга только навредит себе своими признаниями. И так солдаты смотрели на нее недовольно.
Он попросил тогда Лену:
— Скажи, что я рад, что они все выжили. Это большое счастье для их семей. Надеюсь, что в будущем у них у всех будет все хорошо…
Слова Рихарда сбылись. Они убедились в этом в конце восьмидесятых годов, когда уже можно было навести справки. Впрочем, Барбара Лодзь, та польская девочка, нашла Рихарда на девять лет раньше. Она запомнила его лицо на всю жизнь, как и петлицы его мундира, и рыцарский крест на шее. Найти его в списке летчиков люфтваффе среди награжденных этой высокой наградой рейха не составило большого труда. Барбара стала врачом в память о той русской, что разделила с ней месяцы после лагеря на ферме и вылечила ее больные ноги. Полька работала врачом-акушером в одном из роддомов Варшавы. Как она сама рассказала Лене и Рихарду, с которым пожелала встретиться лично, момент появления Василька сыграл не последнюю роль в ее судьбе. У нее самой уже было к этому моменту трое детей, и она неустанно благодарила Рихарда за спасенную жизнь. Ее отец пережил нацистский плен, а вот мать погибла в концлагере в очередной волне «селекции» через неделю после того, как Рихард забрал Барбару.
И именно Барбара первой нашла в СССР остальных и написала об их судьбе Рихарду, с которым стала поддерживать связь. Военврач Ольга проработала в медицине недолго — стал преподавать на кафедре мединститута в Киеве. Замуж она так и не вышла, посвятив свою жизнь воспитанию осиротевших во время войны племянников. Вера тоже осталась незамужней и вырастила Василия одна. Причем сын ее не знал, что был рожден от немецкого офицера, а потому Вера категорически отказалась от дальнейшего общения с людьми из прошлого. Лена ее понимала, наверное, как никто иной, потому что сама не быстро примирилась со своей совестью, которая нет-нет да колола тоненькой иглой, что ее счастье построено на предательстве родины. Наверное, эта тонкая игла осталась в ней из-за слов Кости, брошенных зло пятьдесят лет назад в домике на Егерштрассе. Он забрал Лену от здания комендатуры, возле которой она ждала хоть каких-то новостей. После проверки документов ее отпустили, настоятельно порекомендовав уйти. Но она осталась сидеть на ступенях крыльца. И видимо, из комендатуры позвонили ее начальству. И наверное, Безгойрода был в добром настроении в тот день, потому что не сам приехал за ней, а разрешил Соболеву самому разобраться со «своей немкой».