Сама церемония регистрации брака оказалась сухой и короткой. «Согласен!». «Согласна!». «Распишитесь тут и тут». За окном шелестела изумрудная зелень августа, ярко светило солнце, а в кабинете царили тягостный полумрак и прохлада. Кольцом для Лены стал гладкий ободок из латуни, который где-то нашел немец-нотариус. Ободок потемнел со временем, но для Лены это кольцо стало почти частью ее руки. Конечно, она носила золотое кольцо, купленное Рихардом для венчания в церкви, которое он надел ей на палец на очередную годовщину свадьбы, осознав, что их брак так и останется гражданским. Но то первое латунное было «тем самым» кольцом, поэтому до сих пор не снималось с ее безымянного пальца.
Принимать снотворное Лене не хотелось. Тем более до рассвета оставалось всего несколько часов, а проснуться около полудня для нее означало потерю всего дня. Поэтому Лена просто заварила травяной чай, который они с мужем приучили себя пить после того, как Рихарду запретили кофе из-за инсульта в сорок три года. Впрочем, от алкоголя он так и не отказался, и иногда баловал себя бокалом вина, несмотря на запреты врачей. Полученные во время войны травмы и пребывание в британской тюрьме и лагерях не прошли бесследно. Его мучили периодические мигрени, от которых спасали только лекарства, темнота и тишина, а речь так и осталась неровной, особенно при эмоциональном всплеске. Но в целом, помимо раннего инсульта, после которого, к общему счастью, Рихард полностью восстановился, здоровье его в рамках возраста не подводило до сих пор. И Лена даже порой шутила, что из них двоих она — настоящая старушка. С возрастом ее настигли последствия некогда полученной травмы, и когда в последние пару лет она слишком долго напрягала ногу, та отвечала невыносимой болью, и приходилось использовать трость при ходьбе. Несмотря на это ограничение, преподавание Лена так и не оставила, хотя школа, которую она открыла в Женеве в La Petite Russie, как называли квартал близ площади Пленпале сами женевцы, уже успела разрастись до четырех классов. Ей никогда было не суждено выйти самой на сцену, но за годы преподавания Лена вырастила несколько артисток балета, чем очень гордилась. И даже ездила неоднократно в Париж на выступление одной из своих воспитанниц, началом пути которой стала небольшая женевская школа. Эти поездки всегда были особенными для них с Рихардом, и они старались выделить время на них в своих рабочих графиках отдельно от семейных отпусков. Их «petite lune de miel»…
Засиживаться с чашкой чая в кухне Лена не стала. В отличие от остальных комнат в замке, кухня сохранилась практически без изменений с тех лет, когда Лене приходилось проводить здесь столько времени как остработнице. Николай, влюбившись в замок с первого же взгляда, внес только необходимые изменения по сантехнике и оборудованию, а все остальное осталось тем же самым. Даже керамические плитки на стенах — недостающие создавались по рисункам во время ремонта, чтобы закрыть пустоты в кладке, образовавшиеся за время ветшания замка.
Лена вспомнила, сколько сил ей стоило вернуться сюда, в Розенбург, два года назад. Да, если бы она не захотела ехать, Рихард бы прекрасно ее понял и не стал бы настаивать на ее присутствии. Но он был ее мужем. За годы, проведенные вместе, они практически не расставались. Она видела в его глазах желание вернуться в Розенбург, привезти свою семью в родовое гнездо фон Ренбек. Кроме того, все эти годы он мучился пониманием, что так и не похоронил свою мать, оставив ее тело в церковном склепе на могиле отца. Для него стало одной из целей в жизни похоронить мать по-человечески — в гробу, а не просто в саване, с достойной церемонией прощания, что он и выполнил первым делом, когда вернулся в эти земли.
На самом деле, Лена всегда боялась, что Рихард захочет вернуться сюда, в Германию, тогда, когда она не будет к этому готова. И было неизвестно, когда сотрется след, оставленный войной и пленом в ее душе. Наверное поэтому за годы, прожитые в Швейцарии, они с Рихардом реже говорили между собой на немецком, чем на других языках. В Женеве, куда ее привели в 1945 году сердце и память как о городе, где когда-то жил и работал сам Ленин, официальным языком общения был французский. В семье же они чаще говорили на русском языке. Только здесь, в Германии, немецкий снова стал постепенно завоевывать свою долю в их разговорах.