Утром 18 ноября два десятка танков и цепи мотопехоты снова стали окружать деревню Гусенево. Здесь в это время находился КП Панфилова - наспех отрытая землянка рядом с крестьянской избой. Немцы обстреливали деревню из минометов, но огонь был неприцельным, и на пего не обращали внимания.
Панфилов принимал группу московских корреспондентов. Когда ему сообщили о танковой атаке противника, он поспешил из землянки на улицу. За ним последовали другие работники штаба дивизии. Не успел Панфилов подняться на последнюю ступеньку землянки, как рядом грохнула мина. Генерал Панфилов стал медленно оседать на землю. Его подхватили на руки. Так, не приходя в сознание, он умер на руках своих боевых товарищей. Осмотрели рану: оказалось, крошечный осколок пробил висок.
Сообщение о смерти Ивана Васильевича потрясло и дивизию, и бригаду, особенно тех, кто хорошо его знал. Для меня это была тяжелейшая утрата. Я успел полюбить отважного генерала и сработаться с ним. Единственное, к чему нельзя привыкнуть на войне, - это к гибели близких людей. .
В тот трагический час Дмитрий Лавриненко находился как раз неподалеку от КП Панфилова. Он видел, как штабные командиры, обнажив головы, несли на шинели тело генерала, слышал, как выскочивший из-за избы, пожилой красноармеец из охраны штаба закричал, схватившись за голову: "Генерала убили!"
И в этот момент на шоссе у села появилось восемь немецких танков.
- В танк! Быстро! - крикнул Лавриненко механику-водителю Бедному.
То, что произошло дальше, могло случиться только, в момент наивысшего эмоционального накала. Танкисты были настолько потрясены гибелью Панфилова, что действовали, вероятно, в этот момент не по тактическому, расчету, а скорее повинуясь инстинкту мщения. Как одержимые помчались они навстречу гитлеровским машинам, Танкисты противника на какое-то мгновение растерялись. Им показалось, что советский танк идет на таран. Но вдруг машина остановилась в нескольких десятках, метров от колонны противника как вкопанная. Семь выстрелов в упор семь чадных факелов. Лавриненко опомнился, когда заело спусковой механизм и он никак не мог сделать выстрел по удиравшей восьмой машине.
В триплекс было видно, как выскакивают из торящих машин, фашисты, катаются на снегу, гася пламя на комбинезонах, и удирают к лесу. Открыв рывком люк, Лавриненко выскочил из танка и погнался за гитлеровцами, стреляя на ходу из пистолета.
Крик радиста Шарова "Танки!" заставил Лавриненко вернуться. Едва успел захлопнуться люк, как рядом разорвалось несколько снарядов. По броне дробно застучали осколки. Десять вражеских машин мчались по снежной целине от леса. Водитель взялся за рычаги, но тут в танке раздался взрыв. В боковой броне зияла рваная дыра. Когда дым рассеялся, Лавриненко увидел, что по виску Бедного течет кровь. Водитель был мертв. Другой осколок попал радисту Шарову в живот. Его с трудом вытащили через верхний люк. Но Шаров тут же скончался. Бедного вынести не удалось: в пылающей машине начали рваться снаряды.
Лавриненко тяжело переживал гибель боевых друзей, с которыми прошел через столько испытаний на мценских рубежах, на заснеженном Волоколамском шоссе.
Бывают дни, которые зарубцовываются в памяти, как старые раны, - на всю жизнь. Одним из таких дней было 20 ноября сорок первого. Справа от нас получили приказ на отход части 8-й гвардейской дивизии, слева - 3-го кавалерийского корпуса. Мы же остались на месте, противник стал обтекать наши фланги, и бригаде грозило окружение.
В довершение всего я сильно простудился и еле держался на ногах. Обстановка тех дней была такова, что иногда приходилось не спать по нескольку суток. Разве что по пути в машине урвешь часок-другой.
Бригада была обескровлена, потрепана в боях, и держаться становилось с каждым часом все труднее. Враг непрерывно атаковал, и в результате бригада оказалась расколотой на две части.
Получив наконец приказ генерала Рокоссовского отойти на Федюково, я распорядился правофланговым частям отступить в этот населенный пункт. Сразу это сделать было невозможно: гитлеровцы тотчас бы смяли нас. Но когда наступила очередь отходить правому флангу, я получил из штаба армии уже другой приказ: сосредоточиться в Ново-Петровском. Противоречивость приказа отражала сложность обстановки. Немцы направляли острие удара в район Истры, пытаясь оттеснить 16-ю армию к окраинам Москвы.
Переход через Калистово в Ново-Петровское проходил в очень трудных условиях. Гитлеровцы следовали по пятам. Шоссе Волоколамск - Москва непрерывно обстреливалось. Немецкие связисты включались в телефонную линию и провокационными приказами пытались дезориентировать действия бригады.
В тот момент, когда я получил второй приказ, 11 танков бригады вышли в район Федюково и вступили в бой с наседающим противником. Остальные силы бригады - мотострелковый батальон, зенитный дивизион и 6 танков - пробивались через узкий, семикилометровый коридор. В Чисмене еще оставались батарея зенитного дивизиона и несколько колесных машин. Я вызвал командира роты управления:
- Кто у вас хороший бегун?
Командир роты на минуту задумался:
- Пожалуй, лейтенант Лукьянов.
Лейтенанта Лукьянова вызвали ко мне.
- Вот что, Лукьянов. Беги в Чисмепу. Сроку тебе - тридцать минут. Всех, кто там остался, выводи сюда.
Лукьянов в точно назначенный срок вывел в район Колпаки все оставшиеся подразделения, и через лесной коридор мы вышли в Ново-Петровское. За образцовое выполнение задания я представил Лукьянова к правительственной награде.
Единственным радостным событием в этот день было известие о том, что к нам прибыло пополнение - пять тридцатьчетверок под командованием лейтенанта Коровинского. Они прибыли в Истру. Но встретиться с лейтенантом и его экипажами мае так и не удалось. Политрук одной из танковых рот Самойленко и мой зампотех Дынер встретили танки, пополнили их экипажи опытными, обстрелянными танкистами - из тех, кто потерял в бою свои машины, и тут же отправились с пополнением на передовые позиции в район Федюково.
По пути на фронт их встретил конник с группой кавалеристов. В черной бурке, с перевязанной правой рукой, он был очень молод, хотя на петлицах виднелись знаки различия генерал-майора. Диалог сторон мне стал потом известен из рассказа Дынера.
- Чьи танки? - спросил генерал-майор.
- Бригады Катукова, товарищ генерал, - доложил Самойленко.
- Так вот, танки ваши я задерживаю.
- Но как же так? - попробовал возразить политрук. - Я должен довести сначала танки в бригаду и доложить генералу Катукову.
- Подождите. Никуда вы не поедете. Я генерал Доватор. Надеюсь, Катуков меня поймет. А чтобы вы не беспокоились, я сейчас договорюсь с командующим армией. Пойдемте со мной.
Дынер и Самойленко пошли за спешившимся генералом. В землянке, отрытой в лесу, Доватор тут же соединился с Рокоссовским. Командарм разрешил использовать танки для обороны участка кавалерийского корпуса, но категорически запретил посылать их в контратаки.
Закончив разговор с Рокоссовским, комкор написал записку и передал ее Самойленко. В ней говорилось: "Генерал-майору Катукову!
Командующий армией приказал мне в связи с угрожающим положением на участке Федюково - Деньково и возможностью прорыва противника в направлении шоссе подчинить себе пять танков, которые направлялись в ваше распоряжение.
Командир 3-го кавкорпуса генерал-майор Доватор".
В Доваторе мне нравилось его умение быстро и точно оценивать обстановку и принимать верные решения. В данном случае я не мог не согласиться с его приказом направить танки в Федюково. Он отвечал интересам не только его корпуса, но и пашей бригады и всей армии. Прорыв гитлеровцев на участке Федюково - Деньково дал бы им возможность перерезать шоссе и выйти в тыл передовым частям 16-й армии.
Прочитав записку, доставленную Самойленко, я приказал ему немедленно вернуться к "пятерке" Коровянского и проследить, чтобы танки использовали правильно.