Выдержав большую паузу, Верховный назвал несколько генералов и спросил, знаю ли я их. С большинством из названных я не был знаком и на фронте не встречался. А те немногие, которых я знал, были настоящие боевые военачальники и заслуживали только доброго слова.
И вот наступил решающий момент беседы, ради чего, видимо, и вызвал меня Верховный Главнокомандующий к себе.
- Вот что, товарищ Катуков, - сказал Сталин, - вы назначаетесь командиром механизированного корпуса. Он будет куда посильнее танкового. А воевать поедете вот сюда...
И Верховный показал мне на карте, лежавшей на столе, один из районов Калининской области.
Такое решение Сталина было для меня большой неожиданностью. Я поблагодарил Верховного за доверие, но сказал:
- Как же мне быть с первым танковым корпусом? Хотелось бы вывести его в ряды гвардейских и уж тогда...
Сталин только махнул трубкой:
- Вы, товарищ Катуков, не раз еще будете гвардейцем, и не в этом сейчас дело.
Я взмолился:
- Товарищ Сталин, не так просто подготовить, научить войска. Большое для боя дело, когда тебя люди хорошо знают и ты их знаешь. В составе первого танкового корпуса находится первая гвардейская танковая бригада, с бойцами которой меня связывают узы самой крепкой боевой дружбы. Разве легко с ней расстаться! - И я поспросил Верховного: - Включите войска первого танкового корпуса в новый, механизированный. Мы зло будем драться, не щадя жизни.
Сталин ухмыльнулся, расправил сгибом указательного пальца усы.
- Ну что ж, напишите номера бригад первого танкового корпуса, которые хотите взять.
Я записал на листке 1-ю гвардейскую, 49-ю танковую и 1-ю мотострелковую бригады и передал записку Сталину. Он прочитал и покачал головой.
- Почему не хотите брать бригаду KB?
Отвечаю, что с ней трудно будет воевать на болотах Калининской области. Видимо, это объяснение удовлетворило Верховного. Он взял телефонную трубку и вызвал к аппарату начальника Генерального штаба. Продиктовав номера, Сталин приказал:
- Эти бригады первого танкового корпуса перебросьте туда, где Катуков будет формировать механизированный корпус, а в первый танковый корпус пошлите другие соединения.
Положив на рычаги телефонную трубку, Сталин обернулся ко мне и, прищурившись, спросил:
- Ну что, товарищ Катуков, теперь довольны?
Поблагодарил я Верховного и обратился еще с одной просьбой: нельзя ли перевести в формируемый механизированный корпус П. Г. Дынера, моего постоянного помощника по технической части, и М. Т. Никитина, бессменного начальника оперативного отдела.
- Хорошо, забирайте их с собой, - ответил Сталин и на прощание пожелал успеха новому механизированному корпусу в грядущих боях.
Вместе с Поскребышевым я вернулся в Москву. На Красной площади пересел в свою машину и отправился к Якову Николаевичу Федоренко. Доложил ему по порядку весь разговор с Верховным Главнокомандующим. Федоренко приказал сдать корпус генерал-лейтенанту танковых войск Василию Васильевичу Буткову. Он отметил, что управление сейчас готовит специальный приказ Верховного Главнокомандующего о необходимости всем танкистам во время боя вести огонь с ходу из пушек по батареям и другим огневым точкам врага.
К вечеру вернулся в Горюшино. Там уже была получена директива с указанием сроков и мест погрузки трех бригад, переходивших отныне в состав механизированного корпуса. По штату корпус должен был состоять из трех механизированных, одной танковой бригад и других подразделений обеспечения. В каждой механизированной бригаде было по одному танковому полку (39 танков). В танковой бригаде было 53 танка. Всего в корпусе насчитывалось 175 танков, из них 75 легких.
Сдали корпус, произвели погрузку. Не задерживаясь, поехал с Дынером и Никитиным на машине через Тулу и Москву прямо в Калинин.
Так закончились боевое лето на брянских рубежах и погожая яснополянская осень сорок второго года.
В приемной первого секретаря Калининского обкома партии И. П. Бойцова толпился народ - в большинстве своем военные люди. Но было немало и гражданских. В комнате плавал дым самосада.
Меня и М. Т. Никитина, теперь уже начальника штаба механизированного корпуса, секретарь принял незамедлительно. В кабинете И. П. Бойцова разбитые окна кое-где заделаны фанерой, отвалившиеся куски штукатурки на потолке обнажали переплетение драни.
Красные, воспаленные глаза секретаря свидетельствовали о бессонных ночах и безмерной усталости. Сквозь приоткрытую дверь, ведущую в комнату отдыха, видна была железная койка, заправленная суконным одеялом. Видимо, кабинет одновременно служил ему и жильем.
- Какие новости на вашем фронте? - спрашиваю я Бойцова, обменявшись рукопожатием.
- Как говорится, без перемен. Бои местного значения. Теперь не до нас. Сталинград... Впрочем, ваше прибытие говорит само за себя. Видимо, и наше направление Ставка не забывает... Какая нужна помощь от обкома? - спросил Бойцов.
Мы попросили выделить проводников, хорошо знающих здешние места.
Через полчаса проводники были выделены. Мы сели в машины и отправились осматривать новый район. "Эмка" выскочила из города и вскоре запрыгала по корням лесной дороги. Впереди блеснул изгиб Волги. Остановились в редком сосновом бору на самом берегу. Осмотрели окрестности и решили здесь обосноваться.
Стоял ясный сентябрьский день. На прозрачном бездонном небе ни облачка. Приглушенно шумят верхушки сосен. Тишина. Покой. Просто не верится, что где-то идет война. Впрочем, следы ее видны и здесь. Вот поросшая жухлыми лопухами воронка, вот расщепленное, обуглившееся дерево, чуть подальше гора ржавых гильз и разбитое орудие, ствол которого обвит порыжевшей травой.
Вскоре прибыли наши саперы и занялись оборудованием штаба. Связисты подтянули провода. Съехались штабные офицеры. Зазвенели телефоны, застучали клавиши пишущих машинок, и штаб 3-го механизированного корпуса начал свою боевую жизнь. Через несколько дней выгрузились подразделения 1-й гвардейской танковой и 1-й механизированной бригад.
Каждую ночь на железнодорожные пути станции Калинин прибывали длинные составы. На крытых брезентом платформах стояли танки, орудия, броневики, грузовые машины, предназначенные для нашего соединения.
Однажды поздно вечером в дверь постучали, и в комнату вошел подполковник с темными живыми глазами и смуглым лицом. Комбинезон болтался на его худом, почти юношеском теле, как на вешалке.
- Подполковник Бабаджанян. Прибыл на должность командира мехбригады, представился он.
Пристально посмотрел я на нового комбрига - во внешности ничего выдающегося, но недаром говорят, что внешность обманчива. Новый комбриг, ставший после войны Маршалом бронетанковых войск, показал себя не только смекалистым, прекрасно знающим военное дело командиром, но и человеком исключительной храбрости. В трудные минуты он мог сесть в танк и возглавить атаку, а если нужно, вооружиться противотанковыми гранатами и швырнуть их в прорвавшуюся в тыл гитлеровскую машину.
Амазасп Хачатурович Бабаджанян позже в большинстве операций нашей танковой армии назначался мною командиром передового отряда и был удостоен высокого звания Героя Советского Союза.
Ежедневно мне приходилось знакомиться с командирами и политработниками нового соединения.
Военным комиссаром корпуса был назначен бригадный комиссар Николай Кириллович Попель, невысокий, энергичный человек. Наши фронтовые биографии во многом были схожи. В составе 8-го мехкорпуса Николаю Кирилловичу летом сорок первого года пришлось с тяжелыми боями отступать от западных границ Советского Союза. Человек он обстрелянный, бывалый, умевший быстро найти общий язык со всеми командирами и политработниками.
Начальником политотдела стал старший батальонный комиссар Никита Трофимович Лясковский.
Среди тех, кто прибыл тогда, были подполковник Д. А. Драгунский, назначенный на должность начальника разведки корпуса. На этой работе Д. А. Драгунский проявил себя с самой лучшей стороны - способным и энергичным командиром. Позднее он убыл от нас в 3-ю гвардейскую танковую армию к П. С. Рыбалко, где был назначен командиром бригады. Дважды удостоен звания Героя Советского Союза. В настоящее время Д. А. Драгунский - генерал-полковник танковых войск и начальник "Выстрела". С ним у меня до сих пор самые теплые отношения, и мы время от времени встречаемся и вспоминаем наши боевые дела.