– То есть исторически это место пьяниц.
– Еще недавно здесь селились стрельцы, это место и до сих пор называется Стрелецкая слобода. Вот там проходит защитный вал и деревянные укрепления, они защищали Москву от татар еще не так давно… Сегодня таких угроз нет. И здесь больше селятся купцы, притом не слишком богатые. Знать в этом месте не живет. Тетушка князя купила здесь дом исключительно из каприза… Как она говорит, чтобы не видеть надоевших ей вельмож.
– Особа с характером, – улыбнулся я.
– И еще с каким… Вон, кстати, ее дом.
Дом был большой, деревянный – многие местные жители не признавали каменных домов, считая их нездоровыми. Вокруг был обширный парк, за которым начинались сады. Мне здесь нравилось больше, чем в толчее вокруг Кремля, в котором положено жить боярам.
– Мы на месте, – сказал Зонненберг. – Меня здесь не ждут, поэтому я откланяюсь… Кстати, как вы доберетесь назад?
– Не беспокойтесь. Я отлично запомнил дорогу. Моей новой пациентке досаждали постоянные головные боли. Меня она встретила настороженно.
– Племянник прислал? Небось опять шарлатана? – властно проронила представившему меня слуге высокая статная дама далеко еще не преклонного возраста. Ее надменное лицо довольно успешно хранило остатки былой красоты. Одета она была не пол европейски, а в местную одежду, голова покрыта темным платком. Но это облачение не придавало ей той диковатости, которая обычно бывает у местных жительниц, одетых по местным обычаям.
– Может быть, Ваша светлость, – почтительно склонился в поклоне слуга. – Но почему бы не испытать его?
– Можно. Он наверняка глух как тетерев к нашему языку. Недаром же всю их иноземную братию у нас издавна окрестили немцами. Ты посмотри, каков франт, гусь заморский…
Я позволил себе прервать лингвистические изыскания княгини, дабы не поставить ее в неловкое положение.
– О нет, сударыня! Я овладел русским языком еще до того, как моя нога ступила на эту благословенную землю.
Княгиня если и смутилась, то лишь на мгновение.
– Ты глянь, он и по-человечьи понимает, и говорить обучен. Почти правильно произносит. Не коверкает, как остальная немчура…
Вероятно, следует упомянуть о том, что с первого шага в доме княгини меня поразило совершенно невероятное количество рослых молодых слуг мужского пола. Поверхностный осмотр княгини, на редкость спокойно отнесшейся к необходимым при этом манипуляциям, подтвердил мои предположения Я припомнил прелестные месяцы, проведенные в Испании, где благодаря моим талантам лекаря был допущен в дома высшего света. Жесточайшая католическая мораль заставляла многих прекрасных представительниц знати сдерживать свой огненный темперамент до определенного возраста, находящегося за той чертой, когда тайная близость между мужчиной и женщиной может принести нежелательные явные плоды. Зато перешагнув сей Рубикон, милые дамы отдавались желанной страсти со всей накопившейся за долгие годы воздержания и ожидания энергией. Явно нечто подобное встретил я и в случае с вдовствующей русской княгиней.
Предварительно убедившись в том, что моя пациентка латынь не изучала, я нагромоздил медицинские термины, дабы не дать ей понять, что мне ясна истинная причина ее недомогания. А уж помочь ей избавиться от последствий чрезмерного служения Амуру для меня не составляло ни малейшего труда. Настоятельные рекомендации по дальнейшей диете (больше жирной и сладкой пищи), а также настойки чудесных трав, собранных мною в далекой Индии, должны были сделать свое дело.
Мне показалось, что я преуспел в общении с этой своеобразной пациенткой.
– Посмотрим, герр шарлатан, что дадут твои травы, – на прощание язвительно произнесла она, но, как мне показалось, не столько с вызовом, сколько по привычке.
Когда я выходил, меня догнал на редкость воспитанный и нарядный для здешних мест слуга, который почтительно склонил голову:
– Господин врачеватель, вы единственный, кому удалось понравиться нашей хозяйке… Она сказала, что не прочь видеть вас снова, и просила передать вот эти деньги за визит…
Он протянул мне горсть серебряных рублевиков. Насколько я разбирался в здешних деньгах, сумма была достаточной.
– Приказано запрячь лошадей и довезти вас до дому.
– Благодарю покорно. Не стоит утруждаться. Я дойду пешком.
Вскоре я понял, что безрассудно было отказываться от экипажа. Все же я еще окончательно не выздоровел, снова появились головокружение и тошнота – люди, дома, улицы стали зыбкими, неустойчивыми. А расстояния в городе, где живет около полумиллиона человек, немаленькие…
Я присел на берегу, откуда открывался изумительный вид на Кремль. Произошло чудо – где-то за полчаса свежий воздух выгнал из меня недомогание. Я ощутил прилив энергии… И даже отважился на прогулку по городу…
Перейдя по плавучему мосту и прогулявшись по набережной, я оказался в месте, где пока не удосужился побывать и которое на меня произвело неизгладимое впечатление. Перво-наперво я увидел потрясающей своими очертаниями храм, который так любят мои земляки – русские его называют храмом Святой Троицы, или еще Василия Блаженного, а наши прозвали его Иерусалимом. Около него на земле лежали две пушки, обращенные на плавучий мост. А дальше простирался перед стенами Кремля огромный рынок. Все улицы вокруг представляли собой сплошные лавки, которых насчитывалось тысячи и тысячи. На самой площади ставить лавки возбранялось, поэтому кипела разносная торговля.
Там толпились крестьяне в лаптях и рубахах, торговцы, предлагавшие сбрую, сукно. Туши мяса притягивали полчища мух. Там встречались и простолюдины, и даже бояре, потевшие в кафтанах, но из важности не снимавшие их. Несколько солдат гоготали и щипали трех толстенных баб в просторных рубахах.
Несмотря на столпотворение, здесь, при ближайшем рассмотрении, был четкий порядок. Торговля шла по рядам, расположенным один за другим, удаляясь от Кремля. Здесь были шелковый, суконный, серебряный, меховой, сапожный, холстинный, иконный, ряд готового платья, овощной, рыбный и птичий.
Стоял несмолкаемый галдеж – кто-то на все лады расхваливал свой товар, кто-то в голос бранил воришку, стащившего кусок мяса, кто-то пел. Во всех странах торговые ряды схожи, люди здесь захвачены желанием получить или истратить деньги, выбиться из нищеты, преумножить свои богатства, дабы не опасаться голода в тяжелый год, не гнуться перед каждым. Люди везде одинаковы – суетливы и алчны.
Беседовавший с лоточником до моего появления нищий – совершенно лысый, с ужасным, шедшим через всю голову и лицо шрамом – подбежал ко мне и, упав на колени, схватил полу моего камзола.
– Подай, мил человек. Подай, Христа ради, голодному!
Я вырвал полу и кинул нищему мелкую монету.
– Спасибо, мил человек. – Он вновь ухватился за мою одежду. – Буду молиться за тебя. Чтобы Господь все тебе простил. И убийство, и чародейство твое черное…
– Что ты говоришь, негодяй? – прошипел я.
Голова вновь закружилась. Мне вдруг стало казаться, что происходящее творится не со мной, что все это мне только чудится в лихорадочном бреду.
– Правду говорю, мил человек. – Он стал дурашливо дергаться и хлопать ладонью по земле. – Ты колдуешь, но перед Богом вес равны. Вот я и буду за тебя молиться…
– С чего ты взял, что я колдую?!
– Ни с чего, ха-ха-ха – Осмысленность на его лице исчезла. – Ха-ха-ха, ни с чего, колдун. Дай еще денег! Дай!
У меня возникло желание изо всех сил пнуть его сапогом, но я сдержался, только покачал головой, хотел кинуть еще монетку, и тут… Я с детства умею не только ощущать на себе чужие взгляды, но даже определять настроение смотрящего. На меня явно кто-то глядел-пристально, изучающе…
Я быстро обернулся, но разглядел в толпе лишь темную удаляющуюся фигуру. Узнать этого человека со спины я был не в состоянии. Видимо, негодяй нищий с кем-то в сговоре, и этот кто-то затевает зло против меня. Я хотел схватить попрошайку и повернулся к нему, но тот исчез, будто его и не было.
Домой я вернулся совершенно разбитым, полным тревог и раздумий. Головокружение усилилось, но я выпил приготовленный ранее целебный отвар, и мне немного полегчало. И тут я почувствовал себя таким одиноким, несчастным и заброшенным на край света, что у меня проснулась жалость к самому себе. Может, зря я посвятил жизнь поискам чего-то неуловимого, постоянно ускользающего, едва начинаешь приближаться к нему? Я всегда стремился за горизонт, ожидая, что там меня ждет что-то необычное, высокое, но там ждали те же люди, те же города, только более или менее необычные, та же усталость, та же людская несправедливость и несчастия. А может быть, и не надо было никуда стремиться? Может, счастье ждало в родном Айзенахе, таком тихом и милом, знаменитом тем, что там в заточении был сам Лютер, и именно там он кинул чернильницей в явившегося ему дьявола. Неужели мне плохо бы было в объятиях прекрасной Эльзы, с которой я был помолвлен еще в двенадцать лет? Может быть, покидая свой городок и стараясь не оглядываться на плачущую у городских ворот невесту, я навсегда утерял право на счастье и попал в заколдованный круг бесплодных начинаний и ненужных проблем?
Но нет! Я все же немало повидал! Открыл для себя джунгли и пустыни, высокие снежные горы и полноводные реки. Встречал на своем пути чернокожих африканцев и краснокожих жителей Америки. Для меня стали родными Мадрид и Лондон. Я бывал в Стамбуле и Самарканде. И пусть не нашел я призрачного счастья, но скольким людям облегчил страдания, скольких вырвал из лап смерти. Такова уж моя судьба!
Это уже стало привычным для меня – ближе к вечеру в моем доме появился очередной гость. Правда, не могу сказать, что его визит обрадовал меня и помог развеять тоску. Лекарь Винер не относился к тем людям, к общению с которыми я стремлюсь. Кроме того, его лицо в отсвете свечей приобрело воистину жуткий, дьявольский вид.
– Рад вас видеть, герр Винер, – покривил я душой. – Моя персона доставляет вам немало хлопот.
– Это моя обязанность, мой крест, если хотите…
– Что же, я вас понимаю! И не останусь в долгу.
– Мне это известно…
– Мне не хочется в наших отношениях, – в отношениях образованных людей, заброшенных на край света и делающих одно дело, никаких недоговоренностей… Герр Винер, у меня нет никаких целей составить вам конкуренцию. Наоборот, мне хотелось бы, чтобы мы помогали друг другу в работе…
– Вы вряд ли станете мне соперником в моей профессии, – криво усмехнулся Винер. – Я лечу несколько иные заболевания
– Если не секрет – какие?
– Я пытаюсь врачевать души… А это посложнее врачевания тел.
– Несомненно, – кивнул я без особой радости. Я всегда со скептицизмом относился к лекарям, которые изъясняются так напыщенно. В голосе Винера была непоколебимая уверенность человека, которому не нужно никому ничего доказывать. И она тоже меня настораживала.
– Вы очень плохо выглядите, господин Эрлих. Вам не нужно было приходить к Бауэрам.
– Возможно, но это тоже были мои обязанность и долг.
– У вас слишком много долгов, – скривился Винер. В его голосе почудилась угроза.
– О чем вы говорите?
Винер вытащил из саквояжа склянку, налил в маленький стаканчик немного темной пахучей жидкости и протянул мне.
– Выпейте это.
– Благодарю. – Я посмотрел через жидкость ярко-зеленого цвета на огонек свечи и поставил стаканчик на стол. – Чуть попозже.
Несколько минут мы молчали. Я не знал, о чем говорить, а Винер, ничуть не стесняясь, впился в меня выпученными глазами, Его такая ситуация ничуть не смущала.
– Скажите что-нибудь, герр Винер, – не выдержал я. – Вы лекарь и обязаны развлекать больного.
– Я несколько по-иному понимаю обязанности лекаря.
– Неужели?
– Признайтесь, герр Эрлих, ведь я вам определенно не нравлюсь? – неожиданно полушепотом произнес Винер.
– Разве я дал вам повод так думать?
– Да, разумеется. А вот вы мне нравитесь. Тем, что вы отважились познать, что такое черное и белое. Что такое зло и благодать. И, мне кажется, вы знаете настоящую цену всему.
Я вздрогнул. Винер сформулировал те вопросы, которые так мучили меня в последние дни. Черное и белое… Но откуда он знает это? Угадал случайно? Невероятное прозрение? Впившиеся в меня выпученные глаза, казалось, видели мое существо насквозь. И не было от них секретов…
– Я недостаточно ясно понял ваши слова, герр Винер…
– Разве? Как можете не понять чего-либо вы? Вы, который прекрасно знает цену таким понятиям, как высокое и низкое, вы, который проник в суть вещей и человеческой природы.
– Вы изъясняетесь загадками…
– Какие могут быть загадки для вас? – оскал, обозначающий улыбку, стал еще страшнее. – Впрочем, это не имеет ровным счетом никакого значения. Пейте лекарство, Эрлих!
– Нет. – Я отодвинул стаканчик, и немного жидкости выплеснулось на стол.
– Почему? Это прекрасное лекарство. Вы вчера имели возможность испытать на себе его благотворную силу. Пейте!
Я потянулся к своему саквояжу и достал заряженный пистоль. Затем взвел курок и наставил оружие на моего недоброго гостя. Рука моя дрогнула, но я был уверен, что в случае необходимости и за сто шагов достану пулей герра Винера. И будет у меня для этого достаточно решимости, ибо почувствовал я, что Винер – враг мой, злой и безжалостный. «Странные люди хотят моей смерти!… Победить и стать неуязвимым!»
– Вон! – крикнул я.
– Не глупите, Эрлих, – без тени страха произнес Винер. – Я ничем не заслужил вашей немилости.
– Вон!
– Тогда до свидания! Я не говорю «прощайте», ибо уверен, что очень скоро мы вновь свидимся.
Язычки пламени свечей трепетали, и слабые тени трепетали им в такт. Я замер на стуле, положив локти на стол. На меня нашло какое-то оцепенение. Лень было вставать, думать, не хотелось двигаться. Мешанина воспоминаний, мыслей, опасений и надежд, которые никак не могли сложиться в моей голове в единую систему.
Постепенно оплыли и потухли две свечи, третью задул порыв сквозняка.
Неизвестно, сколько бы я так просидел, если бы меня не вывел из этого полудремотного состояния шорох. Скрипнула открываемая, в который раз не запертая мной дверь, – я совсем обезумел в последнее время, перестал обращать внимание на такие вещи, как запертые засовы и замки, и будто приглашал в мой дом всех злоумышленников.
Взвизгнула половица под тяжелым шагом. Ну, лекарь Винер, теперь меня ничто не остановит. Я поднял пистоль…
– Не стреляйте, я с миром! – раздался хрипловатый, немного испуганный голос. Речь была родная, немецкая.
– Стой, где стоишь! Иначе…
Я высек огонь на свечу, не выпуская из поля зрения темный силуэт в углу.
Когда загорелся оранжевый огонек, я получил возможность хорошо разглядеть посетителя. Высок, горбится, голова перевязана. Я готов был поклясться, что это один из убийц, нападавших на меня у дома Бауэра. Тот, что уцелел и трусливо бежал с места схватки, Ну вот и свиделись.
– Я сяду? – спросил он. В его голосе не было фамильярности, наглости, а, наоборот, чувствовались уважение и страх.
– Садись и говори. И помни – в любой момент я могу продырявить тебя насквозь.
– О, уж это-то я понимаю очень хорошо!
– Кто ты такой?
– Я такой же, как ты! Не Магистр, конечно. Неизмеримо ниже. И я один из тех, кто пришел за твоей жизнью.
– Ты так просто говоришь об этом, мерзавец! Пока что твоя жизнь в моих руках.
– Я не договорил. Мне теперь не нужна твоя жизнь. Мне больше нужен ты сам. Живой, могучий. Я готов нижайше служить тебе, потому что с тобой Сила.
– Почему ты решил, что я какой-то Магистр? Ведь это ложь!
– Ну, мы же не безмозглые свинячьи дети. Только ребенок может не узнать настоящего Магистра.
Голова у меня шла кругом. Странно, глупо, но я верил каждому его слову.
– Почему меня хотят убить?
– Магистру лучше знать.
– Ничего я не знаю.
– Мы в этих делах – пыль у ног воистину могучих, разменная монета в их пальцах. Все решают столпы великой тени, Мудрые. Да что я тебе, Магистр, объясняю? Кому лучше, чем тебе, известно все обо всем?
– Зачем ты пришел ко мне?
Странным был наш разговор. Странен и этот человек, который вынул из кармана щепотку какого-то порошка, понюхал его, после чего глаза у него блаженно закатились. Остатки порошка он бросил на свечу, от чего пламя рассыпалось трещащими искорками.
– Я хочу, чтобы ты был жив. Я ошибался, когда нападал на тебя. Но твоей смерти хочет Боров Геншель. Он всегда жаждет чьей-нибудь смерти, но твоей особенно. Это не его воля, но он отдается ей всей душой. Он мечтает о твоей смерти ежечасно и ежеминутно.
– И что ты предлагаешь мне делать?
– Тебе лучше знать. Магистр ты, а не я. То, что ты обитаешь здесь, из братьев знаю я один. Мне поручили найти твое пристанище. И я нашел его.
– Разве герр Бауэр не сказал вам, где я живу?
– Он сказал, что не знает этого…
Интересно, почему Бауэр соврал им? Может, не хотел продавать меня? И все-таки продал? Почему?.. Я вздохнул. В этот миг мне стало жаль Бауэра. Я понял, что он хотя бы колебался, прежде чем отдать меня в руки мясников…