В те дни все сильнее разгоралась Корсунъ-Шевченковская операция, все уже становился выход из мешка, в котором оказался враг, поэтому сопротивление гитлеровцев нарастало, они буквально зверели, свирепо бросаясь в отчаянные контратаки. И нередко бывало так, что в образовавшемся котле, в этом огненном пекле вперемешку с немецкими частями «варились» и наши батальоны, полки, в ожесточенных схватках отрезанные или отсеченные врагом от основных сил ила же сами прорвавшиеся в глубину обороны противника, чтобы бить его с флангов и с тыла, крошить его силы, тоже рассекая и отрезая. Называли тогда такую мешанину «слоеным пирогом» или «окружением в окружении».
Один из полков дивизии генерала Пузикова тоже оказался отрезанным от основных сил. А вместе с ним и батальон Кошелева. С боями пробивались они в направлении Медвин и вскоре встретились с частями, которые окончательно перекрыли немцам выход из мешка и образовали внутренний фронт наших войск в Корсунь-Шевченковской операции.
1 февраля 1944 года во второй половине дня в расположение дивизии после боев в тылу противника прибыли командир полка подполковник Бунтин, начальник штаба майор Ершов, комбат старший лейтенант Кошелев, его заместитель по политчасти капитан Воробьев и 14 человек личного состава с Боевым Знаменем полка.
Все это я узнал позже, а в тот день, придя в сознание посло ранения, увидел над собой небо, верхушки деревьев. И не сразу понял, где нахожусь. Попытался шелохнуться — острая боль пронзила все тело, заставила вскрикнуть.
— Лейтенант очнулся, — сказал кто-то.
Теперь я понял, что разведчики несут меня на плащ-палатке. Огнем жгло голень правой ноги и бедро левой.
— Его бы перевязать, крови много потеряет, — услышал чей-то голос.
— Давайте здесь, — распорядился Ясырев.
Мне наложили жгут. Стали переворачивать, чтобы перевязать бедро. Разрезали ножом штанину, нижнее белье.
— Гляди! — воскликнул кто-то. — Осколок торчит! Может, выдернуть его, а?
— Сейчас не надо, — сказал Ясырев. — А то кровь еще сильнее хлынет. Перевязывайте быстрее.
— Так нечем...
— Черт побери!.. — Ясырев стал расстегивать телогрейку. Но его опередил Володя Седых. Мгновенно сбросил с себя верхнюю одежду, снял нижнюю рубаху, разорвал ее на широкие полосы.
Седых был ранен в ногу: в голени застряла пуля, но кое-как мог передвигаться с помощью палки. Я смотрел, как он, поеживаясь от холода, быстро снова одевался, и теплое чувство к этому доброму, симпатичному парню разливалось в моей груди.
Володю Седых любили в роте все. Человек неиссякаемой доброты, он первым приходил на помощь товарищу, первым оказывался рядом, если кто-то грустил. Он понимал каждого и ко всем находил подход. Володя любил поэзию, знал на память Есенина и, когда выпадал подходящий момент, читал наизусть товарищам. Читал негромко, мягко, душевно, так, что каждое слово надолго западало в сердце. Рядом с Володей было как-то надежно, тепло, уютно. С ним делились бедой и радостью, ему доверяли самое сокровенное. Многие просились идти в разведку вместе с Володей. И я, когда отправлялся в поиск, тоже непременно брал его с собой.
Заметив, что облизываю пересохшие губы, Седых приковылял ко мне поближе, протянул флягу:
— Глотните чайку, товарищ лейтенант...
После перевязки и нескольких глотков чая мне полегчало.
— Куда ж вы меня затащили? — спросил я, обращаясь сразу ко всем. — Куда штаб дивизии отошел? Где мы находимся?
Первым отозвался Ясырев:
— Где находимся, надо разобраться.
В этот момент послышался нарастающий гул. Мы прислушались.
— Снова танки... — тихо сказал Володя Седых, побледнев.
Ясырев присвистнул:
— Туча! Раз, два, три... пять, восемь, двенадцать, — считал он.
Я приподнялся.
— Кажется, по этому оврагу мы сможем до села добраться. Вот только немцы, наверное, нас опередят.
Забухали танковые пушки. От каждого выстрела земля вздрагивала, словно били ее огромной кувалдой. Затем где-то недалеко словно взвыли короткие сирены.
— «Катюши»! — сразу определил Ясырев.
Еще через несколько мгновений земля под ногами и вовсе ходуном заходила...
— Ага! — кричал наверху Ясырев. — Вот так поджарили их «катюши»!