— Ну, дружок, довольно спать, — с выжатой улыбкой сказал я по-древнеегипетски.
Он сдвинул густые черные брови, весь напрягся и, болезненно крякнув, сел. Для него тысячи лет пролетели, как одна ночь и потому непривычная обстановка и вид современного костюма явно ошеломили его. Держась за рану рукой, он встал. Вид у него, несмотря ни на что, был надменный и гордый. Неожиданно громовым голосом он заорал:
— Кобхт! Хирам! Ко мне!
Что и говорить, голосовые связки у него сохранились превосходно.
«Пожалуй, он фараон, — подумал я. — Где-то сейчас твои Кобхты и Хирамы». А вслух сказал:
— Тише, дружок, ты не в Египте. У тебя никого нет. Ты один. Ты был убит несколько тысяч лет тому назад. Я вернул тебе жизнь. Меня зовут Фил.
Мое фамильярное обращение очень не понравилось фараону. Он так сверкал глазами, что было ясно: окажись здесь Кобхт и Хирам, искать профессора Бейгера было бы некому. Но Кобхт и Хирам не появлялись, и фараон, видимо, понял, что ждать их бесполезно. Ему не оставалось ничего другого, как снизойти до разговора со мной.
— Где я?!
— Сядь и терпеливо выслушай меня. Твои жестокие времена прошли… — но договорить я не успел.
Бросив на меня странный взгляд (боюсь, что он принял меня за сумасшедшего), египтянин бросился к окну. Раздался звон разбитого стекла. Это его испугало и удивило. Но у него хватило смелости пощупать острые выступающие кромки. «Великолепно, — отметил я про себя, — он довольно любознателен».
Глядя на скользящие машины, на дома, на народ, он что-то зашептал и продолжал стоять неподвижно, уничтоженный увиденным. Я спокойно наблюдал. Прошло минут пять. Потом он поднял с пола осколок стекла и, глянув сквозь него на улицу, повернулся ко мне. Что он хочет делать с этим стеклом?
— Сядь и выслушай меня, — повторил я, указывая на стул.
Поколебавшись, он положил стекло на подоконник и сел. Я старался говорить как можно проще. Изложил историю древнего Египта, перешел к Риму и так постепенно, в общих чертах обрисовал весь путь, который прошло человечество до наших дней. Не знаю, много ли понял он из моей лекции и за кого меня принял, но, когда я предложил ему выйти на прогулку, он вдруг низко склонился передо мной и проделал целую серию каких-то странных жестов. Потом вытянул вперед ладонь и замер неподвижно. Как сильны в человеке всякие верования и предрассудки! Даже в высушенных мозгах они продержались тысячелетия.
Город ошеломил его. Он потерял дар речи и испуганно жался ко мне при виде быстро проносящихся автомашин. Держась за мой рукав, он чувствовал себя, вероятно, козявкой. Прохожие с любопытством оглядывались на него. От пронзительного воя сирены пожарной машины он шарахнулся в сторону и налетел на пожилую даму, шедшую с покупками из магазина. На асфальт полетели свертки, смачно шлепнулось сливочное масло, бумажный кулек лопнул и из прорехи посыпался рис, а большая консервная банка «Лосось», сверкая этикеткой, скатилась на проезжую часть улицы, попала как раз между двумя шинами заднего колеса другой пожарной машины, заклинилась в них и уехала к месту пожара.
— Ой-ой! — завизжала дама и всхлипнула. Как всегда в таких случаях, собралась толпа.
— Хулиган, — твердила женщина, тыкая в египтянина пальцем и подбирая свертки. — Он пьян, граждане.
Появился милиционер.
— А ну, дыхни! — вытаскивая записную книжку, грозно сказал он египтянину.
— Он не понимает, — вмешался я, — и за свои поступки не отвечает. Я веду его в больницу.
— Психический? — спросил милиционер. — Буйный? — и опасливо отступил назад.
— Что-то такое похоже. Но не буйный.
— В таком случае следите за ним внимательнее.
— Лосось мой, — хныкала дама. — Такую очередь отстояла!..
— Я за все заплачу, — сказал я. — Не расстраивайтесь. Что с него, с больного, возьмешь. А в магазин нужно с собой сеточку брать. Вот, пожалуйста, вам за масло.
Дама взяла деньги и пошла своей дорогой. Мой египтянин стоял, понурив голову. Что он думал — не знаю. Я взял его под руку и, боясь, чтобы он не получил психического расстройства от чрезмерных впечатлений, хотел повернуть к дому, как вдруг египтянин упал на колени, задрал голову кверху и, обращаясь ко мне, проговорил:
— Господин мой! Земля в твоих руках такая, какой ты ее создал: когда восходишь — все живет, когда скрываешься, все замирает, ибо благодаря тебе люди живут, глядя на твое совершенство.
— Но, но, — я бесцеремонно поднял его за воротник, — не глупи, пошли,
— Артисты, — заметила какая-то старушка, — спектакль разыгрывают.
Дома мой египтянин стал поразительно кроток и послушен. Я усадил его в кресло, однако он бесшумно соскользнул с него, воззрился на меня и заговорил:
— Как многочисленны творенья твои! Ты создал землю по воле своей. Людей, животных, все, что на земле ходит ногами, все, что в воздухе и летает на крыльях.
Я снова усадил его в кресло.
И тут от перенесенного нервного потрясения он стал буквально на моих глазах засыпать. Закачался, засопел. Я отнес его на диван, а сам занялся приготовлением к обучению спящего. Для этого, прежде всего, требовалась полная изоляция от окружающего мира. Любое электромагнитное излучение, даже атмосферные разряды могли помешать мне. Для изоляции у меня были припасены свинцовые листы, и я вставил их в готовые пазы на стенах и потолке. Лишь в двери остались небольшие щели.
Электрическая активность нервных клеток головного мозга проявляется в виде особых волн, колебания которых можно записать-то есть мне необходимо было получить своего рода электроэнцефалограмму. Чтобы расшифровать ее, я поставил на стул автоматический анализатор частот. С его помощью любая кривая на электроэнцефалограмме получает точную цифровую характеристику. Я ее обрабатываю и уже знаю, какие именно волны нужно посылать в мозг спящего. Иными словами, я начинал мысленно его учить.
Я настроился, еще раз проверил исправность аппаратуры и включил ее. Но электроэнцефалограмма прерывалась, ломалась, прыгала и исчезала. Мешали помехи. Откуда бы они? Я вышел в коридор и сразу все понял. У соседей есть радиоприемник, и они регулярно раз в сутки включают его. Выждав минут пять, я постучался к соседям, два раза извинился, и в самой вежливой форме попросил выключить приемник.
— А почему мы, собственно, нашу личную вещь должны выключать? — поинтересовалась тетя Шаша и выразительно посмотрела на дядю Кошу. Тот немедленно до отказа прибавил громкость. Комната содрогалась от громовых звуков симфонии. А уж я-то знаю, как соседи ее терпеть не могут.
— Вы мешаете мне работать. Прошу вас! — крикнул я.
— А вы своим вторжением мешаете нам культурно отдыхать! — прокричала в ответ тетя Шаша.