Последний вечер... Испанец был задумчив и грустен. Предложил:
— Давайте-ка выпьем, доктор, за нас с вами, за хороших людей.
Сам плеснул в бокалы сливовицы. Морщась, неумело проглотил. Долго не мог перевести дух. Пеев смотрел на него: усталое лицо, седина у висков. Не молод... Вот и уходит, обрывается живая связь с Центром, с людьми. В коридоре, после последних разговоров о делах, о технике связи, Испанец, прощаясь, обнял Пеева, прижал к плечу. Сказал сам себе:
— Ну, ну, что за сантименты!
С силой пожал руку.
Больше им не довелось увидеться... Никогда.
3
Ноябрь 1940 года.
Пеев по утрам все чаще настраивал свой приемник «Блаупункт» на РВ-64 и радиостанцию имени Коминтерна. Это было рискованно: по указанию полицейских властей приемники, находившиеся в частном пользовании, опечатали таким образом, чтобы болгары не могли слушать Лондон и Москву. Пеев, сняв свинцовые пломбы и сургучные нашлепки на картонках, ловил позывные Москвы... Сообщали о новом шаге Правительства СССР. Болгарскому правительству— в который раз!—протягивали руку дружбы: предлагали подписать пакт о дружбе и взаимопомощи. В ответ премьер Богдан Филов, по поручению царя, встретился с эмиссарами Гитлера и Риббентропа, и, как расплывчато формулировалось в коммюнике болгарской стороны, делегация «вступила в переговоры о присоединении к Тройственному союзу».
Царь — этот машинист-любитель — на всех парах гнал Болгарию к войне; за его спиной, контролируя повороты реверса и определяя курс, стояли немцы. Глава министерства войны 1 генерал Даскалов совершил ознакомительную поездку в ставку ОКБ2. Министр вернулся в полном восторге: четкость организации штаба, боевые качества вермахта произвели на него неизгладимое впечатление. Делясь наблюдениями с Никифоровым, он утверждал, что в мире нет силы, способной остановить германского солдата. А какая выучка, какая дисциплина! И самоотречен-ная преданность фюреру и национал-социалистской идее у всех, от новобранца до фельдмаршала!..
О кардинальном повороте в политике свидетельствовало не только это. Были факты более мелкие, но тоже по-своему красноречивые. Однажды утром на бульваре Евлогия Георгиева сменили эмалированные таблички. Проснувшиеся жители узнали, что их удостоили чести проживать на бульваре Адольфа Гитлера.
«Бай Ганю», еще недавно такой новенький, в мягком белом переплете, изрядно поизмялся. Пеев, запершись в кабинете, составлял сообщения Центру. Никифоров что ни день доставлял ценную политическую информацию. По роду работы он присутствовал на заседаниях Высшего военного совета при министре войны, где теперь наряду с обычными вопросами повестки дня (перемещения генералитета, представление к крестам) рассматривались и решались проблемы, связанные с дислокацией войск, методами взаимодействия с германскими частями, прибытие которых в Болгарию ожидалось в ближайшее время.
Через тайники, оборудованные Пеевым в разных концах города, информация Никифорова попадала в мастерскую по ремонту радиоаппаратуры «Эльфа» на улице Константина Стоилова, 18 (владелец — дипломированный инженер Иван Попов, технический руководитель — младший компаньон, брат Ивана, Эмил Попов). Тридцать рабочих мастерской — свидетельство того, что предприятие процветало. Доктор Пеев подписал с «Эльфой» контракт на обслуживание своего «Блаупункта», и Эмил Попов из почтения к солидному клиенту иногда заглядывал к нему на дом: нежный немецкий аппарат нуждался в периодическом осмотре и профилактических ремонтах... Так бывало в экстренных случаях, когда информация, собранная Пеевым через Никифорова, в Союзе офицеров запаса, в беседах с Марковым, ставшим командующим армией, Богданом Филовым, генералами Луковым, Лукашем, полковником Генштаба Стефаном Димитровым,— информация, очень серьезная и достоверная, не могла ждать, отлеживаясь в тайнике. Эмил Попов приходил с чемоданчиком, раскладывал на столе в кабинете инструменты, протирал клеммы спиртом, и Елисавета, не догадывавшаяся еще ни о чем, расплачиваясь, давала старательному мастеру
лишние десять левов «на чай». Эмил, подавляя улыбку, брал, кланялся. Двойственность положения его не тяготила, скорее забавляла. Он был старым подпольщиком и привык к самым неожиданным ситуациям.
Круг помощников Пеева непрерывно расширялся. Осторожный и разборчивый прежде в выборе знакомств, не желавший портить репутацию дружбой с ярыми монархистами и фашистами, он теперь пожимал им руки, старался встречаться как можно чаще. Так в орбиту его связей попал Симеон Бурев — богатый негоциант, афишировавший свои контакты не только с германскими промышленными кругами, но и со службой безопасности при германском посольстве и доктором Делиусом. Леев, около двух лет под благовидными предлогами уклонявшийся от предложений стать личным адвокатом Бурева, уведомил последнего, что согласен принять предложение и даже пошел дальше: через посредство Бурева стал юрисконсультом Стояна Николова, богатейшего в Болгарии человека. Помогая ему оформлять контракты, Леев черпал сведения экономического характера, абсолютно точные данные об имперской промышленности. Со своим юрисконсультом Николов держался дружественно, как равный. Подчеркнуто интеллигентный, любивший вовремя и к месту процитировать Гейне и Лессинга, он в недалеком прошлом был ассистентом кафедры коммерческого права в университете и отошел от науки, дабы вложить свой ум и миллионы в более прибыльное дело — судоверфи. Взлетев на вершину золотой горы, он тем не менее не порывал старых связей с коллегами-юристами, памятуя, что юристы в Болгарии составляют особый клан, из которого выходит подавляющее большинство государственных деятелей — депутатов, министров, даже премьеров. Случалось, что еще совсем недавно безвестный адвокат при поддержке клана занимал ключевой пост, становился вершителем судеб. Леев считался светилом, с ним стоило быть дружелюбным и предупредительным.
Доверие Николова накладывало отпечаток и на поведение Бурева — младшего партнера, нуждавшегося в субсидиях архимиллионера. Он стал для Пеева
ангелом-хранителем, не ведая, конечно, что помогает не столько своему личному адвокату, сколько подпольщику, связанному с Центром.
Фашизация страны шла быстрыми темпами. Охотились уже не только на коммунистов. Кочо Стоянов, шеф жандармерии, не вникая особо в суть дела, выдавал ордера на превентивный арест любого, кто пользовался славой левого. После встречи Богдана Филова в Зальцбурге с рейхсминистром Риббентропом и подписания неких документов, содержание которых не разглашалось, в январе 1941 года правительство опубликовало решение о присоединении к Берлинскому пакту и согласилось пропустить части вермахта на территорию страны. Одновременно было признано целесообразным срочно расширить концлагерь для политических в Гонда-Вода.
Кочо Стоянов выписал несколько сот новых ордеров.
В том числе и на превентивный арест Пеева.
Утром, спозаранку позвонил Бурев. Спросил:
— Доктор, у вас есть большой чемодан?
— Зачем он вам понадобился, Бурев?
— Не мне, а вам. Ладно, ладно, шучу. Все в порядке. Орднунг, как говорят наши коллеги-немцы. Стоянов совсем спятил, решил выслать вас в горы. Я поговорил с кем следует, и ему дали нагоняй. Спите спокойно, доктор, и помните: Симеон Бурев ваш друг... Слава богу, Симеон Бурев — это кое-что значит в Софии! Я сказал им, что вы мой личный адвокат, персона грата. Кстати, как вы считаете, есть смысл подписать контракт с теми, из Берлина? Условия мне кажутся не слишком льготными.
— Я попробую добиться скидки,— суховато сказал Леев.— Спасибо, Бурев, я ваш должник. Впрочем, это была какая-то ошибка с ордером, не так ли?
— Я же сказал: Стоянов спятил!
Кнопки, нажатые Буревым в авральном порядке, вызвали нужный отклик: ордер отозвали й доктор Пеев получил возможность безбоязненно продолжать свои ежедневные прогулки по Софии, пить две чашки кофе по-турецки в кофейне у Орлова моста и по вечерам живо интересоваться бессмертными строками «Бай Ганю».
Да, «тройка» Пеева работала вовсю и была на пороге того, чтобы стать «пятеркой». Уже несколько недель он подумывал о том, чтобы привлечь к делу двух надежных, с его точки зрения, людей: давнего и доброго приятеля Александра Георгиева и двоюродного брата Янко Пеева. Оба они представлялись подходящими кандидатурами.