— Честно?
— Точно. В любом случае тогда я голосовал впервые. Мог бы, конечно, сделать это и годом раньше — лет мне было уже достаточно, — но не стал. После того как пятнадцать раз проголосовал за Эба Бима, я решил, что этого хватит на всю жизнь и больше никогда в выборах не участвую.
Загорелся зеленый огонек светофора, и мы перешли Пятьдесят седьмую улицу. По Девятой авеню в северном направлении пронесся, включив воющую сирену, полицейский автомобиль. Мы, повернув головы, проводили его взглядами. Затихающий вой сирены был долго слышен, даже когда машина пропала из вида.
Эдди сказал:
— Похоже, произошло что-то скверное.
— А может, пара легавых просто куда-то торопится.
— Да, Мэтт, а что говорили на встрече о какой-то пятой ступени?
— Что же тут непонятного?
— Сам не знаю. Может, просто побаиваюсь к ней подступиться?
Ступени программы придуманы для того, чтобы дать борющимся со своими слабостями пьяницам возможность измениться, духовно вырасти. Основатели общества «Анонимных алкоголиков» пришли к выводу, что люди, которые стремились расти в духовном отношении, более успешно справлялись со своим недугом. Те же, кто не хотел никаких перемен, рано или поздно снова начинали пить. Пятая ступень программы призывает раскрыть, перед Господом, перед самим собой и перед другими людьми природу дурных поступков.
Когда я рассказал Эдди о смысле этой части программы, тот нахмурился и спросил:
— Да, но к чему все сведется? Садишься с кем-то рядом и выкладываешь ему все, что натворил?
— Примерно так. Говоришь обо всем, что бередит тебе душу, камнем лежит на сердце. Ведь если этого не сделать, то снова можно запить.
Он призадумался:
— Не уверен, смогу ли я так поступить.
— Ну, торопиться некуда. Не так уж давно ты и пить перестал, спешить не стоит.
— Понимаю.
— Многие считают, что все эти ступени — вздор. «Не выпивай и ходи на собрания, а остальное — лишь треп», — тебе, наверное, уже говорили подобный вздор?
— Ну, конечно. «Если не пьешь, то не пьянеешь». Отлично помню, как впервые услышал это изречение. Мне тогда показалось, что никогда в жизни ничего более умного я не слышал.
— В этих словах есть определенный смысл...
Он было стал говорить что-то еще, но замолк — из подворотни на тротуар выступила женщина. Растерянное, с безумными глазами, сбившимися волосами существо. Укутавшись в шаль, она держала одной рукой ребенка: рядом, прижавшись к ней, вцепившись в ее юбку, стоял еще один малыш. Она молча протянула свободную руку.
Более уместно она выглядела бы где-нибудь на улицах Калькутты, чем у нас, в Нью-Йорке. Последнее время она не раз попадалась мне на глаза, й я всегда давал ей деньга. Протянул доллар и на этот раз. Женщина, продолжая молчать, отступила в темноту.
Он сказал:
— Как страшно, что на улице встречаются такие женщины! И уж совершенно невыносимо, если они с детишками.
— Понимаю тебя.
— Мэтт, а сам ты когда-нибудь делал это? Я имею в виду пятую ступень.
— Да.
— И ничего не утаил?
— Старался. Рассказал обо всем, что вспомнил.
Он задумался.
— Все-таки ты был полицейским, — произнес наконец он. — Ты и не мог совершить что-то уж совсем скверное.
— Ну, что ты говоришь! — воскликнул я. — Я сделал много такого, чего теперь стыжусь. Кое за что меня могли даже посадить. Я прослужил в полиции не один год, и почти с самого начала стал брать взятки. Никогда не жил на одно жалование.
— Так все делают.
— Нет, — сказал я. — Не все. Просто у одних полицейских чистые руки, а у других — грязные. Я всегда успокаивал себя рассуждениями о том, что ничего по-настоящему плохого не совершаю. Я не занимался вымогательством, не покрывал убийств, но деньги принимал. Но меня-то взяли на работу не за тем! Это было незаконно, это было бесчестно!
— Пожалуй.
— Но и это еще не все. Прости меня, Господи, но я был вором, я крал!.. Однажды я расследовал налет и рядом с кассовым аппаратом увидел сигарную коробку, которую вор почему-то проглядел. В ней была почти тысяча долларов. Я взял деньги и спрятал в карман. Хозяин, размышлял я, все равно застрахован. К тому же эти деньги он наверняка утаил. Одним словом, успокаивал себя тем, что обворовывал вора. Но как бы я себя ни оправдывал, невозможно отрицать факт, что я забрал деньги, которые мне не принадлежали.
— Легавые поступают так постоянно.
— Они обворовывают даже мертвых. Сам делал это годами. Представь: ты обнаруживаешь труп в ночлежке или на квартире, а при нем пятьдесят или сто долларов. Вы делите их с партнером, прежде чем задернуть молнию на мешке, в котором спрятано тело. Какого черта?! Эти деньги все равно замотают чиновники. Даже если и обнаружится наследник, он скорее всего их не получит. Так почему же не облегчить всем жизнь, сразу забрав их себе? Беда одна — это кража.
Он было заговорил, но я еще не закончил.
— Есть за мной и другие делишки. Я отправлял парней в тюрьму за проступки, которых те не совершали. Это не значит, что я подлавливал детишек из церковного хора. Начнем с того, что я «шил дела» только тем, кто был в чем-то виновен. Мне, скажем, стало известно, что парень провернул незаконное дельце. Однако я уверен, что и пальцем не смогу его тронуть за это дело. Но тут мне неожиданно удается найти сговорчивых, поддающихся внушению очевидцев, готовых уличить этого парня в том, чего он никогда не совершал. Вот и основание, чтобы его упечь. Дело закрыто.