Два десятка лет назад он поменял удушье полного разного рода ограничений парижского финансового сообщества на бурные и безалаберные рынки Нью-Йорка. Через десять лет, когда он почувствовал, что полностью овладел ими, ему стало казаться, что не ведающая различий, безжалостная политика инвестиционного банка, в котором он трудился, ограничивает его возможности. Поэтому он основал свой фонд в этом горном раю, чтобы завладеть мировыми рынками, находясь от них на почтительном расстоянии. Дела пошли успешно. Потрясающе успешно. Миллион долларов, вложенный в фонд «Тетон» в 1994 году, превратился сейчас почти в двадцать миллионов. В 1998-м он сделал хорошие деньги, продав иены, которых не имел, и в том же году нажился на крахе хеджевых фондов. С 1999 по 2001-й он успешно работал на «НАСДАК». В 2003 году, всего за несколько месяцев до вторжения в Ирак, Жан-Люк удачно продал партию нефти. Свои операции он производил, используя все рычаги влияния, и, естественно, на заемные средства. Почти каждое колебание рынка на один доллар приносило фонду «Тетон» десять баксов.
Мартель мнил себя философом поведенческой революции, как он любил говорить. Он мог в самых удивительных комбинациях цитировать Фрэнсиса Галтона, Даниила Бернулли, Чарлза Дарвина и Ричарда Талера. Мартель считал, что ведет операции только на научной, фундаментальной основе. В то время как другие трейдеры использовали слово «фундаментальный» для характеристики положения отдельных фирм на финансовом рынке, Жан-Люк подразумевал под этим человеческую природу, и в первую очередь те черты, которые господствовали на рыночных площадках: алчность, страх, эйфорию и склонность к панике. Но более всего Мартель верил в простую истину, усвоенную им еще в юношеском возрасте за покерным столом: победителем всегда оказывается игрок с самым глубоким карманом.
Удачи принесли ему некоторую известность на финансовых рынках, но за их пределами он все еще оставался никем. Подобная двойственность его нервировала и злила: он самый талантливый и удачливый инвестор в мире, а мир не спешит это признать. Особенно сильно его раздражали два человека: Уоррен Баффет, умение которого сидеть сложа руки и наблюдать за тем, как его состояние прирастает новыми миллиардами, помещала этого бизнесмена в сравнении с Жан-Люком в совершенно иную весовую категорию, и Джордж Сорос. Но последнего по крайней мере Мартель мог даже и превзойти.
Сорос перестал быть активным игроком на финансовом рынке, но по-прежнему славился в мире как самый успешный оператор хеджевого фонда. Его фонд «Квантум» получил невероятную прибыль в 80-90-е годы. Если верить слухам, то только в 1992-м, проведя удачную операцию против Банка Англии (когда финансовые рынки исключили фунт стерлингов из определяющего курс валют механизма), Сорос заработал миллиард долларов.
Подобно Соросу, Мартель был потомком эмигрантов из Восточной Европы. Когда его дед в начале XX века эмигрировал из Польши во Францию, он носил фамилию Млотек, но отец Жан-Люка на двенадцатом году жизни под небом Франции сменил польский «молоток» на французский «Мартель». Подобно Соросу Жан-Люк был философом и столь же яркой личностью. Миру скоро придется это признать.
Фонд «Тетон», играя на понижение, продал итальянских гособлигаций (естественно, не имея их) на четыре миллиарда евро – и продолжал продажу. Прибыль фонда уже достигла двадцати миллионов, но в ближайшие месяцы Мартель рассчитывал сорвать куш во много раз больше.
Раздалось негромкое жужжание, и он взглянул на коммуникатор «блэкберри», постоянно закрепленный на его брючном ремне. Оказалось, что поступило сообщение в режиме он-лайн от Уолтера Лессера, управлявшего одним из хеджевых фондов Нью-Йорка. Многие владельцы фондов весь день обмениваются между собой мгновенными сообщениями. Они отдают предпочтение «блэкберри» перед электронной почтой, потому что коммуникатор действует быстрее и не оставляет следов для будущих аудиторов.
«Привет, Жан-Люк. Ты все еще продаешь ВТР?»
Мартель улыбнулся и пробежал пальцами по компактной клавиатуре «блэкберри»:
«Да. И намерен продолжать».
Через мгновение поступило новое послание:
«Утверждают, что Италия просто не может выйти из еврозоны. Это неконституционно».
Мартель тут же набрал ответ:
«Да, так они говорят. Но у меня в Милане есть юрист-профессор, который утверждает обратное. Хочешь получить его доклад?»
Мартель со все возрастающим волнением ждал ответа. Его раздражало, что самые крупные игроки хеджевых фондов не воспринимали его как своего. Уолтер управлял не самым большим фондом, но тем не менее ежедневно встречался и говорил с действительно большими парнями. Если удастся перетянуть Уолтера на свою сторону, тот расскажет обо всем друзьям и акции Мартеля поднимутся.
Ответ пришел лишь через несколько минут:
«Присылай».
Мартель радостно ухмыльнулся и окинул взглядом разбросанные по кабинету груды бумаг. Это помещение начинало свою жизнь как роскошный директорский офис, с мягкими коврами и дорогими предметами искусства, однако вскоре вся роскошь погибла в водовороте неуемной энергии владельца кабинета. Чуть ли не на каждом квадратном дюйме стены красовались вырезки из газет, фотографии, карикатуры, написанные от руки афоризмы, экраны для разного рода презентаций и разнообразные схемы с начертанными на них стрелами, характеризующими торговую стратегию фонда. Девять десятых поверхности пола и письменного стола скрывались под бумагами, а по углам комнаты хранились гантели. Вся посвященная Италии информация была сосредоточена на небольшом столике из стекла и нержавеющей стали, а также на ковре. Мартель нашел доклад миланского профессора (валялся неподалеку от одной из принадлежащих супруге индейских ваз), нацарапал записку и оставил за дверью кабинета, на рабочем месте помощника. Вернувшись за свой стол, он посмотрел на украшавший противоположную стену портрет жены, казавшийся очагом безмятежности в пучине хаоса. Картина была прекрасной, как и изображенная на ней дама. Может быть, стоит пригласить художника для того, чтобы тот запечатлел хозяина кабинета за письменным столом в процессе работы здесь, на вершине мира? Запечатлел именно в тот момент, когда он проводит торговую операцию, призванную изменить ход истории. Во всяком случае, подумать об этом стоило.
Мартель посмотрел на девятнадцатидюймовый плоский экран в самом центре его стола. Выделенные на мониторе цены итальянских государственных облигаций то немного опускались, то снова поднимались. Жан-Люк понимал, что разглядывание цифр – всего лишь пустая трата времени, но иногда, особенно по утрам, ему хотелось насладиться их видом. Однако барометр ВТР вдруг засветился ярче и цены на итальянские облигации упали сразу на три четверти пункта. Чтобы понять, почему это случилось, Мартель обратился к сайту агентства Блумберг. Он поступил верно, так как на сайте одной строкой высветилась новость:
«Лидер правой Демократической национальной партии Массимо Тальяфери заявил, что бывший министр финансов Гвидо Галлотти начал свою избирательную кампанию с поддержки его программы. Галлотти известен как активный сторонник выхода Италии из Еврозоны».
Тальяфери владел одним из самых больших в Италии холдингов и слыл чрезвычайно энергичным человеком. На предстоящих выборах он казался явным аутсайдером. Однако впервые за последние годы вполне вменяемая партия произнесла вслух то, что ранее произнести было невозможно. Она обратила внимание на ненадежность пребывания Италии в Еврозоне. Рынок облигаций испуганно вздрогнул, но Мартель решил продолжать игру.
Он нажал кнопку интеркома и произнес:
– Привет, Энди! Давай ко мне.
Через несколько мгновений в офисе возник молодой человек. Энди был исключительно способным трейдером и занимался только облигациями. Парень ухмылялся от уха до уха.