Наблюдая каждый день драконов, обитающих в данной местности, мы научились их распознавать и даже дали каждому прозвище в зависимости от характера или особенности: у Меченого на боку длинный шрам, у Обжоры громадное брюхо и так далее. Это даже позволяет мне набросать схему их «жизненного пространства» и их основных тропинок.
Изучение привычек варана и его троп позволяет нам опровергнуть целый ряд искаженных представлений, распространенных о нем даже среди ученых.
Так, местные островитяне утверждают, будто дракон находит добычу благодаря своему обонянию и что, следовательно, чем сильнее пахнет приманка, тем больше шансов увидеть дракона. Они даже утверждают, что свежеубитая дичь не пользуется у них успехом. Эту мысль повторяли все, кто побывал «в гостях» у варанов. Один зоолог из Богорского музея (Ява), который до нас провел месяц на этих островах, писал, что приманку нужно класть с таким расчетом, чтобы ветер дул в ту сторону, откуда обычно приходят ящеры, иначе их можно и не увидеть. Он называет подветренную сторону эффективной зоной: вне ее пределов драконы не замечают падали.
Однако мы убедились, что вне зависимости от направления ветра и состояния приманки драконы приходят с любой стороны, иногда все разом и очень часто в определенные для себя часы, настолько укоренились у них привычки. Главное — положить приманку в том месте, где ходят драконы, а там уж, если она даже совсем свежая и практически без запаха, они ее быстро обнаружат. Но иногда очень пахучие туши остаются целыми днями нетронутыми по той простой причине, что лежат вне пределов «жизненного пространства» варана или вдали от его привычной тропы.
Обоняние, конечно, играет роль, но в последнюю очередь и на близком уже расстоянии — чтобы точно определить местоположение приманки. Так, варан даже может пойти по следу оленя, которого тащили по траве. Но если бы запах имел столь большое значение, то, разумеется, такая приманка, как два буйвола, должна была привлечь толпы драконов — ошибка, в которой мы убедились на собственном опыте.
В действительности все обстояло по-другому, и к приманке являлись одни и те же ящеры, не больше четырех за раз.
Другое, не менее ошибочное утверждение: варан предпочитает свежему мясу мясо с душком. На самом деле ящер отличается несравнимой прожорливостью и поедает все, что попадается, в каком угодно виде. Лишний раз мы убеждаемся, что зачастую люди строят представление о животном не на основе наблюдений, а опираясь на предвзятое мнение. Поскольку большинство тех, кто видел дракона, принимали за постулат то, что он ищет пахнущую, то есть уже тронутую разложением, падаль, то они возвели в принцип свой домысел о любви дракона к мясу с душком. Однако нам неоднократно приходилось наблюдать, что в случае, когда он мог выбирать между свежим, то есть еще красным, мясом и протухшим, часто уже почерневшим, он начинал с первого. А если на приманке оставалась шкура, он принимался за нее с особой охотой.
Помимо обоняния наиболее обостренное чувство у дракона — осязание. Причем, конечно, не через посредство толстенной шкуры, прошитой роговыми пластинами, а через язык, поверхность которого густо усеяна чувствительными сосочками. Ориентируясь среди окружающих предметов, он беспрестанно водит в тридцати — сорока сантиметрах впереди себя этой раздвоенной «приставкой» бледно-розового цвета, покрытой липкой слюной.
Зрение у него довольно приличное, но, как и у большинства пресмыкающихся, позволяет замечать лишь движущиеся предметы или же находящиеся на очень близком расстоянии, о чем свидетельствует следующее забавное происшествие. Однажды я шел по кабаньей тропе через галерейный лес, окаймляющий пересохшую речонку, как вдруг заметил легкое колыхание кустарника. Прямо на меня своим заводным шагом движется крупный дракон. Решаю проконтролировать его реакцию: сажусь на корточки и замираю. Ящер все еще не видит меня и продолжает уверенно шествовать по той же тропе — очень часто вараны идут по следам, проторенным в густой растительности крупными травоядными.
Не дойдя какого-нибудь метра, он замечает на своем пути препятствие, останавливается и внимательно вглядывается в меня. Я сижу не шелохнувшись, надеясь, правда, что ему не понадобится брать пробу на зуб! Язык его несколько раз проносится так близко от моего лица, что я чувствую движение воздуха. К счастью, через несколько минут, показавшихся вечностью, чудовище, не сводя с меня глаз, огибает мою фигуру, причем так близко, что мне явственно видны черные точки на его радужной оболочке глаз, а затем мирно продолжает свой путь по тропе.
Но самый спорный вопрос, чтобы покончить с органами чувств дракона, — это слышит он или нет. Уши у него есть, как и у остальных пресмыкающихся, но наш опыт показал/ что он не обращает никакого внимания на любой шум. Даже выстрел, произведенный в нескольких шагах от ящера, когда он рвет добычу, не производит на него ни малейшего впечатления.
Маленькие варанчики не так туги на ухо, как их родители, и частенько убегают после сильного хлопка в ладоши. И все ящеры пугаются, если сильно топнуть ногой: в этом случае они воспринимают, пожалуй, земные колебания, а не звуковые волны.
Похоже, что вараны рождаются не глухими, но постепенное ороговение покровов внутреннего уха с возрастом полностью лишает их слуха.
Местные жители, напротив, утверждают, что варан прекрасно слышит. Они даже уверяют, что ящеры-исполины сбегаются на ружейный выстрел, предвещающий для них вкусный обед.
8
Со временем мы устраиваемся в нашем лагере у подножия холма Лохо Буайя с большим комфортом: смастерили стол, скамейки и даже буфет, привесили гамаки, приволокли камни для очага.
Самой острой проблемой по-прежнему остается вода. Ближайший источник — в километре, да и тот едва-едва цедит тоненькую струйку меж камней. На земле эта вода собирается в лужу диаметром в метр и глубиной сантиметров десять. Нужно осторожно брать воду с поверхности, стараясь не поднять ила, иначе он не уляжется и за несколько часов. Так стаканчик за стаканчиком мы наполняем два ведра по двадцать литров каждое и несем их в лагерь, подвесив на концах толстой палки.
По воду ходим по очереди и, надо признать, без особого энтузиазма ждем приближения «своего дня». Зато дров вокруг лагеря полным-полно, но их тоже нужно собирать. В итоге один день из четырех у нас целиком уходит на прозаические домашние заботы. Чтобы помыть пару кастрюль или (крайне редко!) постирать рубашку, приходится, естественно, идти к ручью. То же самое и для того, чтобы принять душ. Поэтому ничего удивительного, что мы не злоупотребляем омовениями: по возвращении с источника мы неизменно оказываемся мокрыми от пота, как и прежде.
Можно представить теперь, с какой радостью встречаем мы Манаха, ушедшего со старостой Ринджы и вернувшегося в сопровождении молодого парня, которого он представляет как своего подручного и добавляет, что тот жаждет, разумеется за соответствующую плату, обслуживать нас. Похоже, что он умеет делать все, так как воспитывался у миссионеров Флореса, окрестивших его звучным именем Паулус. Парню лет двадцать, лицо у него, как у всех горцев Флореса, ярко выраженного папуасского типа, сам он среднего роста и атлетического сложения. Первое впечатление самое благоприятное, и мы безудержно благодарим Манаха за проявленную инициативу.
Однако очень скоро нам приходится сбавить пыл. Как все воспитанные миссионерами молодые азиаты или африканцы, которых мне доводилось встречать, он тоже представляет собой смесь женственности, медлительности и других различных комплексов.
В лагере он проводит большую часть времени за чтением карманной библии, которую держит в своей коробке вместе с остальными сокровищами. Сморщив от усилий лоб и водя пальцем по строчкам, он часами бубнит по слогам текст, причем достаточно громко, чтобы показать нам, что он «интеллигент» и не опустится до презренных работ, которые надлежит выполнять женщинам! То, что мы выполняем эти работы, отнюдь не разубеждает его, напротив, он явно считает нас обездоленными белыми, которым самим приходится таскать и готовить себе все!