Не стоит говорить, с какой радостью через две недели смотрели мы, как Манах усаживается со своим протеже в случайно завернувшую рыбачью лодку. Мы остаемся одни, так в общем-то спокойнее. Тем более что наше одиночество частенько нарушают рыбаки, которые привозят нам в обмен на леску и крючки рыбу, кокосовые орехи и красный пальмовый сахар в виде маленьких палочек, завернутых в листья. Мы обожаем эту разновидность нуги и объедаемся ею, несмотря на понос, регулярно следующий за этим излишеством.
Нас навещают жители соседних островов с женами и детьми. Они являются за лечением, как правило привозя нам маленькие подарки: рис или привязанных к носу лодки цыплят. Но нам вполне хватает дичи и рыбы, так что мы приберегаем этих цыплят на «черный день». Они свободно бродят по лагерю и удаляются только на поиски насекомых, а с наступлением темноты собираются на деревьях вокруг палаток. Один здоровый петух даже выбрал себе ночным насестом ветку, нависшую как раз над нашим походным столом, и нередко за ужином к нам в тарелку попадают «осадки» специфического происхождения.
К концу первых недель у нас уже настоящий птичник из двадцати кур и петухов. Теперь первое, чем я занимаюсь после пробуждения, это раздача с помощью «цып-цып-цып» всей этой квохчущей массе ежедневной порции риса и маиса.
Гнезда эти куры устраивают где попало в зарослях кустарника, и целый день слышно, как они кудахчут, возвещая о яйцах, но найти их среди колючек и шипов в густой траве случается нечасто. Вполне возможно, что большую часть гнезд разоряют вараны и крысы.
Крысы кишмя кишат в Лохо Буайя и ставят передо мной проблему научного порядка. В 1941 году один голландский ученый впервые описал гигантскую крысу, пойманную как раз в Лохо Буайя; по форме зубов, похожих на клеверный лист, она напоминает вид, водившийся в этих же местах и вымерший миллионы лет назад. Это живое ископаемое представлено в настоящее время лишь двумя экземплярами, принадлежащими голландскому музею. Естественно, мне очень хочется поймать хотя бы еще одну.
Уже трижды я замечал крыс величиной с кролика, которые, как мне казалось, питались красными плодами фигового дерева. Каждый вечер теперь я ставлю ловушки, а приманкой вешаю кусок печенья, огрызок мякоти кокосового ореха или корень маниоки. Однако утром в половине ловушек оказываются самые обычные крысы, а в остальных торчат клешни земляных крабов.
Эти крабы диаметром с блюдце — наш бич: они накидываются на все съедобное, а так как они одинаково хорошо себя чувствуют в воде, на суше и на деревьях, то уберечь от них провизию страшно трудно. В Лохо Буайя они чуть не стали причиной судебной ошибки. Дело в том, что несколько дней подряд мы обнаруживаем систематическую пропажу мыла и полотенец, причем пропадают они из самых разных мест.
Поначалу мы, естественно, обвиняем друг друга в неряшливости и кричим, что вещь после употребления нужно класть на место. Затем подозрение падает на нашу домашнюю обезьяну — вертихвостку Титину. Обыск в ее любимом тайнике, устроенном в дупле дерева, не дает никаких результатов, если не считать кружки и авторучки Петера, считавшихся давным-давно потерянными.
И лишь спустя много времени совершенно случайно мы находим ключ к этой загадке. Однажды утром, когда я, как обычно, развожу огонь под нашей ежедневной порцией риса, я замечаю вдруг одного краба, которому почему-то взбрело рыть себе логовище посреди остатков вчерашнего костра. Склоняюсь и вижу, что оттуда торчит что-то белое, тяну за край и на свет появляется целехонькое махровое полотенце! Разрываю логово лопатой и достаю неначатый кусок душистого мыла. Тут уж мы принимаемся методически обследовать все ходы, которыми крабы избороздили лагерь, и обнаруживаем постепенно все пропавшие тряпки, полотенца и куски мыла.
Спрашивается, зачем этим ракообразным понадобилось красть совершенно несъедобные предметы? В похвальных целях гигиены? Маловероятно, хотя картина краба, шествующего принимать свой утренний душ с полотенцем и мылом в клешне, сама по себе достаточно живописна.
Как видите, мы живем в окружении целого зоосада, ибо помимо диких животных — коренных жителей Лохо Буайя — у нас есть еще собственный зверинец. В нем кроме пойманной в день приезда змеи и Титины живет пара ручных циветт и пара белых с желтым гребешком какаду.
Один из попугаев с оригинальным прозвищем Коко, хотя ему следовало зваться Кокоткой, ввиду того что это самка, был куплен у бродячего торговца с Явы за умопомрачительную, по общему мнению, цену — двенадцать франков. Все наше «беспокойное хозяйство», кроме попугая, распихано по клеткам; по прибытии в Лохо Буайя мы представляем Коко полную свободу, и все свои дни он проводит на нижних ветвях дерева, что нависают над нашим столом.
Каждый раз, когда над лагерем, отчаянно вереща, пролетает стая диких какаду, Коко кисло кричит и трепыхается на своем шестке. Он не может последовать за своими собратьями, поскольку у него подрезаны крылья, и тогда те сами рассаживаются рядом с ним у нас над головой. Всякий раз я говорю себе, что нужно подстрелить одного-двух попугаев для коллекции птиц острова, которую я как раз собираю. И каждый раз я отказываюсь от этой мысли: до того мне жалко убивать попугая — самую умную и привязчивую из всех птиц. Но однажды вечером я все же преодолеваю в себе это чувство, беру карабин «лонграйфль-22» и стреляю в попугая, усевшегося на верхушке высокого дерева. Он штопором падает вниз, а когда я подхожу подобрать его, храбро защищается, щелкая острым клювом. Когда я наконец беру его в руки, оказывается, что он слегка лишь подранен в крыло. Он быстро поправляется и, оказавшись самцом, составляет теперь компанию нашей Коко. Оба они последуют за нами во всех странствиях вплоть до Калимантана, когда мы покинем Малые Зондские острова.
Две наши циветты — зверьки величиной с кошку, с пятнистой мордочкой, остренькой головкой, подрагивающими ушками и прелестными золотистыми глазами. Когда в прошлом веке знаменитый натуралист Жофруа Сент-Илер получил впервые одного из этих маленьких хищников, его поразил длинный хвост в форме штопора, и он назвал этот вид парадоксурами — парадоксальными хвостами. И так как, помимо всего, он с трудом обнаружил пол у попавшего к нему экземпляра, он присовокупил к названию прилагательное «гермафродитный»: отныне зверек был наречен латинским именем «парадоксурус гермафродитус».
С тех пор ни разу не было найдено парадоксуры с закрученным хвостом; у всех циветт хвост является продолжением хребта так же, как у кошки. Из этого следует, что описанный Жофруа Сент-Илером тип, который должен был стать образцом для всех зоологов, оказался по иронии судьбы отклонением от нормы. И коль скоро слепо следовать букве таксономии, все остальные животные этого вида должны рассматриваться как анормальные, поскольку не соответствуют типу.
Циветты во множестве водятся во всех индомалайских районах. Они поселяются даже в больших городах, и ночное топанье их лапок по железным кровлям — один из самых характерных шумов тропической Азии. Питаются циветты как плодами, так и насекомыми, ящерицами, мелкими млекопитающими и птицами. Яванцы приписывают «музангам» грабеж курятников, но эти зверьки крайне редко отваживаются нападать на взрослую домашнюю птицу. Обычно они довольствуются яйцами.
Парадоксуры прекрасно приручаются, и малайцы за время своих многовековых мореплаваний завезли их на все островки этого района. Пойманные малышами, они очень ласковы и игривы, как котята. Среди циветт встречаются совершенные альбиносы с белой шкуркой, высоко ценимой любителями.
Первая наша циветта была просто-напросто куплена на птичьем рынке в Джакарте. Там можно найти любых индонезийских животных — от питона до орангутанга, включая обезьян всех видов, мангуст, попугаев и бесконечное разнообразие птиц со всех островов. Вся эта живность содержится в весьма плачевном состоянии: распихана по темным тесным клеткам и все, как один, получают лишь рис и маниоку вне зависимости от того, чем они питаются в естественных условиях.