Все же хорошо, что нам достался именно этот домик, потому что он стоит чуть в отдалении от села на небольшой очень чистой песчаной косе. Однако скоро выясняется, что изоляция наша мнимая, потому что, хоть сами мы и не ходим в деревню, ее жители с утра спешат к нам в дом. Столько визитеров у нас еще никогда не было!
Да, очевидно, Сокнар действительно рай, по крайней мере для его мужской половины. Они не рыбачат, не охотятся, не знают никаких ремесел, не сеют и не жнут. Они даже не нянчат младенцев, как это принято в некоторых африканских деревнях.
Женщины одни надрываются от зари до зари, ходят за дровами и по воду, стирают белье, готовят и возделывают жалкие участочки кукурузы и бананов.
А их бравые мужья, с зари и до глубокой ночи, радуясь возможности найти в нашем лице хоть какое-то развлечение, плотной стеной обступают нас, пристально следя за каждым движением. В конце концов это доводит нас до белого каления, и Петер, не в силах больше быть мишенью этих островных зевак, кричит на них:
— Неужели так интересно смотреть на нас с утра до вечера?
— Нет, туан, — простодушно отвечает один, — просто нам нечего делать.
— Так отправляйтесь на рыбалку или поработайте в саду!
— Ками малас (нам лень)…
Сколько раз нам еще придется выслушивать здесь на островах это признание в лени, сделанное с немного смущенным вздохом, который явно должен означать:
«Может это и плохо, но ничего не поделаешь, зато нам хорошо!»
Другая особенность данной, кстати очень радушной, деревни — это страсть (трудно подобрать более точное слово) ее жителей, особенно мужчин, к прививкам. Мы, европейцы, стараемся всегда увильнуть от укола, а вот жители Сокнара почитают за высшее счастье вогнать себе в ягодицу какое-нибудь лекарство!
С первого дня они осаждают нас просьбами о сунтик (уколах), в которых мы отказываем им под самыми разными предлогами. На горе себе, я, ответственный за аптечку, проявляю слабость и делаю две инъекции антибиотиков мальчугану, покрытому огромными нарывами, после чего тот быстро поправляется.
С этого момента с утра до вечера во всех углах хижины меня ловят здоровенные детины, которые просят жалостливыми голосами, показывая себе на зад:
— Сунтик, туан (укол, господин)!
Напрасно мы разъясняем им, что уколы делают только больным, а здоровым они во вред. Деваться некуда! Эти помешанные на инъекциях воображают, что они «от них становятся сильными».
Эта слепая вера в фармакопею распространяется, правда несколько в меньшей степени, абсолютно на все наши остальные лекарства. На счастье, мы запаслись внушительным количеством витаминов и прочих безвредных пилюль, которыми щедро одариваем счастливчиков!
Быстро соображаем, что таблетку можно давать только самому «больному», иначе, едва выйдя из хижины, человек тут же проглатывает всю дозу, предназначавшуюся якобы для ребенка или больного родственника. Но у попрошаек в запасе еще бездна всяких хитростей, как выудить у нас вожделенную таблетку.
Так, вдруг является мужчина с дочкой (как он утверждает!), у которой чудовищно раздута лодыжка от влезшего туда червя, известного под названием «нитчатка». Единственное пока лекарство против него — это таблетки нотезина, которые нужно глотать по четыре штуки в день в течение десяти дней. Наученный горьким опытом, я не даю девочке сразу всю дозу, зная, что она будет тут же» проглочена всеми членами семьи, такими же больными, как вы и я. Поэтому даю ей лишь четыре таблетки и объясняю, что она должна приходить сюда каждое утро в течение всего срока лечения. В этот момент папаша, или тот, за кого он себя выдает, берет таблетки, вроде чтобы взглянуть на них, и, прежде чем мы успеваем шевельнуться, разом заглатывает их.
В бешенстве я кричу, что он умрет от отравления, но он не обращает на это никакого внимания, довольный своей удачей. Когда же я тщетно пытаюсь доказать ему бессмысленность этого поступка, то получаю великолепный ответ:
— Если бы ты дал мне лекарство, когда я просил тебя, ничего не случилось бы. Но ты жадный, ты даешь только больным!
Все эти посторонние происшествия, конечно, не отвлекают нас от главной цели — поисков дракона. Сокнарцы уверяют, что их «полно» на каменистом холме, что возвышается над селением. Но увидеть его не так-то просто: для этого придется положить туда тушу какого-нибудь животного, и, когда она «дойдет до кондиции», то есть когда ее запах начнет щекотать, как говорят, очень чувствительные ноздри дракона, чудовище вылезет из логова и соблаговолит явиться.
Первая ночь, таким образом, проходит в охоте на оленя. Я убиваю одного оленя плюс еще дикобраза. Но все мясо приходится отдать местным жителям, так что нам едва-едва достается дикобраз, и, тушенный в оленьем жиру, он оказывается одним из лучших яств за все время нашего путешествия. Однако это не разрешает вопроса с приманкой.
Жители советуют нам взять обезьяну, до которых, опять же по их словам, дракон большой охотник. Совет этот отнюдь не бескорыстен, ибо окрестности кишмя кишат макаками, которые страшно досаждают сокнарцам. Они не только разоряют скудные посевы кукурузы или бананов, но и лакомятся кокосовыми орехами, основной пищей местных жителей, едва появляются почки. Кстати, вопреки распространенному мнению, ни одна обезьяна не в силах расколоть спелый кокосовый орех.
Обезьяньи орды не довольствуются тем, что обирают Сок-нар, — они еще объявили настоящую войну его жителям, наверное в отместку за отвращение к себе, ибо обезьяны, равно как собаки и свиньи, «нечисты» в глазах мусульман.
С присущим их породе умом макаки быстро сообразили, что опасность для них представляют лишь мужчины, да и то относительную ввиду общей пассивности населения. Поэтому всю свою неистощимую выдумку они обращают против женщин. Едва кто-нибудь из бедных тружениц пристраивается стирать на берегу реки, как со всех сторон сбегаются макаки, чтобы всласть поиздеваться над ней!
Они прыгают вокруг, визжат и гримасничают, с явным удовольствием увертываясь от летящих камней. Наконец, пока одни отвлекают внимание, другие хватают белье и уносят на соседние ветви, где белье в мгновение ока превращается в лохмотья, которыми они затем весело перебрасываются!
Обезьяны не ограничиваются, однако, подобными невинными забавами: эти разбойники часто нападают и жестоко кусают детей, поставленных сторожить посевы. Так что, несмотря на все наши симпатии к этим далеким предкам человека, мы решили как следует проучить их.
Дождавшись, когда «шайка» рассядется на верхушке кокосовой пальмы, что посреди селения, и начнет отвечать ужимками на крики прогоняющих, выстрелом из «лонграйфля-22» я убиваю наповал здоровую обезьяну, и она валится к ногам обрадованных жителей. Среди обезьян поднимается паника. Стар и млад, они начинают носиться по деревьям, подняв от ужаса оглушительный визг.
Но добраться до чащи на краю селения беднягам можно лишь по тропинке, которую я держу под прицелом. Переход заканчивается для них столь же плачевно, как для наполеоновских войск переправа через Березину: они оставляют там еще троих!
Урок жестокий, и оставшиеся в живых, все еще многочисленные собратья, изливают свою ярость в пронзительном концерте, еще более громком, так как теперь они чувствуют себя в безопасности под покровом леса.
Операция «макаки» уже в который раз позволяет нам убедиться в поразительном уме этих животных. Вплоть до нашего отъезда из Сокнара они продолжают демонстративно разгуливать под носом у местных жителей, но при одном моем появлении, как солдаты во дворе казармы, завидя ефрейтора, бросаются врассыпную метров за сто!
Поэтому, когда макаки становятся уж чересчур предприимчивыми, островитяне прибегают ко мне, а мне моя роль обезьяньего пугала доставляет приятное и в общем-то довольно редко испытываемое чувство быть кому-то полезным.