Когда начались семинары, занятия оживились, все курсанты собирались в полном составе слушать «именинника» – докладчика «своей» турбазы. Много было интересных, обширных, с экскурсами в историю и добротным знанием географии края докладов, но всех затмил доклад Юры Ефимова о Северо-Осетинском заповеднике, озере Рица, горах, окружающих Красную Поляну. Весь лекционный материал был прочтен им чуть ли не в «белых стихах», в «андребелическом» стиле (то есть в стиле Андрея Белого!), как выражался сам Юра.
Девчонки млели от восторга, ребята собирались его качать, педагоги и начальство, специально приглашенное на «семинар Ефимова», довольно потирали руки и хлопали Ефимова по плечу. Это был настоящий триумф. Но это было и нечто вроде начала прощания. Нежная грусть вкралась в наши отношения. Еще неделя-две, и кончатся курсы, отгремит выпускной вечер, и разлетимся мы во все концы нашей необъятной родины. Правда, только на лето, до осени, когда, может быть, снова встретимся, но как долго до этого! Все чаще говорили мы о неизбежной и близкой уже разлуке, бродили среди лип по ставшему рыхлым весеннему снегу, находя прогалинки со свежими стрелочками будущих травинок.
И вот он настал, наш выпускной вечер. Кроме нас, будущих экскурсоводов, собрались почти все директора баз, начальство и многочисленные гости. В основном это были молодые прокуроры. Дело в том, что возглавлял ОПТЭ в те годы известный альпинист и… Генеральный прокурор Советского Союза Н. В. Крыленко. Поэтому туристическое движение вызвало живейший отклик и интерес в судейско-прокурорской среде. Если кто-либо из прокуроров слишком уставал от работы, требовавшей крайнего напряжения и осторожности (ведь все они ходили по лезвию ножа – «сегодня ты, а завтра я»), Крыленко пристраивал такого на «сезончик» отдохнуть на турбазе в качестве директора или методиста.
Официальным председателем ОПТЭ числился некто Тарасевич, но все знали, что «сам» – это почетный председатель Н. В. Крыленко, и от него зависит все: открыть новую турбазу, закрыть старую, этого назначить, того перевести, третьего снять. Правда, в 1937-м и ему самому удержаться не удалось – он «загремел» с прочими. Но тогда до этого было еще далеко, в начале 1934-го такое и присниться никому не могло! Официальный председатель ОПТЭ Тарасевич долго и нудно мямлил о значении советского туризма и о гениальном предвидении Вождя и Учителя, который разглядел историческую роль пролетарского туризма, и призвал нас всех на беззаветную службу народу.
Мы с Юрой сидели рядом и, конечно, не слушали. Мне было грустно, и недоумение владело мной: я видела и чувствовала, что Юра Ефимов на этот раз не разделяет моей грусти. Ведь это уже не «нечто вроде прощания», это уже настоящее и окончательное прощание… Но Юра глядел на меня, как-то странно улыбаясь, и глаза его сияли. Мне было обидно.
Наконец нудная речь кончилась, и к столу стали вызывать одного за другим курсантов. Им торжественно вручалось свидетельство об окончании курсов и – в запечатанном конверте (знай наших!) – выписка из приказа о зачислении на «такую-то» базу. Крыленко поздравлял вновь назначенного экскурсовода и сердечно пожимал ему руку.
Моя фамилия на букву «Ф» была в списке почти последней. Давно вернулся на свое место сияющий Юра и, распечатав конверт, показал мне узенькую полоску бумаги, на которой значилось, что он, Ю. К. Ефимов, «зачисляется экскурсоводом Краснополянской базы с 1 мая сего года».
Наконец дошла очередь и до меня. Вернувшись на свое место, я медлила открыть свой конверт.
– Ну же, ну! – нетерпеливо торопил меня Юра.
В конце концов я вынула бумажку с машинописным текстом. Там было напечатано, что по окончании курсов Е. Н. Федорова «назначается на должность экскурсовода с 1 мая сего года на… Краснополянскую турбазу»!
Я видела сияющие, торжествующие глаза Юры, а в висках стучало: «Вместе, вместе, вместе». Он стал рассказывать мне, как упросил, умолил Тарасевича направить нас на одну турбазу; как тот сначала не соглашался, суля ему в помощницы какую-то начинающую девчонку, а потом уступил, и как он, Юра, изо всех сил молчал, желая сделать мне такой сюрприз.
– Там я тебе открою мою Поляну! Я причащу тебя к горным высям! Я подарю тебе Рицу, Большую и Малую. Я поведу тебя по своим тропам!
И сейчас, спустя 40 лет и зная все, что произошло в 1935 году, я верю, что его бурная радость и сияющие счастьем глаза не были притворством. Он еще надеялся на что-то…
Осенью, в начале сентября, вскоре после моего ареста, очевидно, еще не зная об этом, он писал:
Писал он, я полагаю, тогда еще вполне искренне.
После первой радости меня одолели сомнения: как же я поеду на базу, где меня никто не ждет? Где я и не нужна вовсе! Где рядом с блестящим экскурсоводом я буду невежественной дурочкой, и туристы не захотят пользоваться моими услугами. Ведь я на самом деле ничего не знаю, просто представления не имею ни о Кавказе, где была один раз давным-давно, ни о Красной Поляне; не знаю дорог и горных троп заповедника. И что подумает обо мне высокий стройный старик с седой головой и красивым профилем – директор Краснополянской турбазы Владимир Александрович Энгель?
Все мои страхи оказались напрасными. Конечно, мои «лекции» не шли ни в какое сравнение с Юриными, но все же к началу сезона я успела подчитать кое-что, многое рассказал мне Юра. Раньше, чем прибыли первые туристы, он успел провести меня ближними и дальними маршрутами, из которых каждый был пленительней другого.
К приезду туристов я уже не была такой круглой невеждой, а с Владимиром Александровичем мы подружились с первых же дней. Я, как и он, считала туристов нашими гостями и друзьями. Встречи с новыми людьми, с новыми характерами всегда приятно волновали меня, и журналистскую работу я в свое время выбрала именно потому, что она сулила встречи с интересными людьми. Сюда, в Красную Поляну, приезжали в основном молодые, влюбленные в природу ребята, не боящиеся провести ночь у костра, любящие и попеть, и поговорить. Мне всегда хотелось сделать им приятное. А так как всякая экскурсия в горы для меня самой была праздником и удовольствием, мое настроение передавалось и туристам. Вскоре многие стали проситься в поход только со мной, и Юра даже начал слегка ревновать.
Наши встречи с ним на базе всегда были полны радости, рассказов, новых стихов. Он приносил мне с гор охапки лилий, и аромат их кружил голову.
Энгель был женат на «простой» женщине, не то гречанке, не то грузинке, очень красивой и еще молодой. Она, должно быть, стеснялась своего «простого происхождения», плохо говорила по-русски и среди туристов никогда не появлялась. Я видела ее, только когда заходила за чем-нибудь на квартиру Владимира Александровича. Зато с ее сынишкой, белоголовым Рустемом, приятелем моего Славки, мы подружились. Рустик был года на два моложе моего сына, который уже приближался к «взрослым» школьным годам – осенью ему должно было исполниться шесть. Уходя в горы, я могла быть спокойна за Славку – он будет вовремя накормлен, напоен и уложен спать. Потом я с горечью вспоминала, как мало внимания уделяла я Славке в это последнее мое лето. Мне было трудно с ним расстаться. Все было так ясно, так легко думалось обо всем, так чутко воспринималось.
Конечно, мои дети и моя семья создавали проблемы в наших отношениях с Юрой. Хотя к тому времени я уже собиралась расстаться с моим мужем – Маком, с Юрой нас разъединяло нечто более непреодолимое – разница лет, в те годы несравненно большая, чем теперь, спустя четыре десятилетия.