Диковский Сергей
На острове Анна
Сергей Диковский
На острове Анна
Взгляните сюда... Эти следы можно заметить даже под краской. Две пули в бревне, одна в половице...
Прежде отсюда так дуло, что гасла лампа. Мы забили отверстие паклей и залили варом. Теперь тут кладовая нашей зимовки.
Да, Новоселов жил здесь. Мы нашли его фуражку, винчестер 30x30 с разбитой скобой и журнал "Солнце России" за 1915 год.
В те годы на острове было скучно. Представьте: изба под цинковой крышей, амбар на столбах, вместо сверчка ржавый флюгер. А там, где выстроен теперь магнитный павильон, висел медный колокол - подарок архангельского губернатора. Даже приказ был: "В случае тумана оповещать корабли частым звоном".
В этой бревенчатой конуре семь лет жили двое: унтер-офицер радист Новоселов и казанский недоучка студент Войцеховский.
Войцеховский мариновал в банках рачков, определял соленость воды и посылал трактаты не то в Петербург, не то в Казань. Связь с Большой Землей держал Новоселов. Радио доносило на остров странные, незнакомые слова: декрет, совдеп, ревком, продком, аннексия, федерация, комиссар... Трудно было понять, что творится в городе, где находилось прежде начальство радиста.
После обеда, запивая галеты мутным желудевым кофе, Новоселов пытался вызвать на разговор молчаливого Войцеховского.
- Ну хорошо, федерация есть федерация, - говорил он в раздумье. - А как же Россия?.. Генрих Антонович... Это как же понять?
- А вы лучше не понимайте, - морщась, отвечал Войцеховский. Социальные катаклизмы вблизи иррациональны, то есть вообще непонятны...
Он сидел, желтый, небритый, повязанный накрест, по-бабьи, пуховым платком, и щупал грязными пальцами зубы.
Земля была далеко. У Войцеховского побелели и распухли десны. Ему было на все наплевать...
За три месяца до выступления английских интервентов Новоселову удалось на норвежском гидрографическом судне выбраться в город. Говорят, он долго бродил по улицам, присматриваясь и расспрашивая людей, прежде чем явиться в ревком и познакомиться с новой властью.
Новоселов был из барабинских степняков - человек медленного накала, но прочных мнений. В те годы Советской власти было не до полярных зимовок. Однако Новоселова приняли хорошо. В ревкоме ему обещали выстроить дом, прислать новую упряжку собак, выдали даже полушубок, ящик махорки и солдатские бутсы. Кто-то сгоряча сказал ему, что метеосводка для республики страшно важная штука. Но больше всего тронул радиста мандат, подписанный предревкома и начальником отряда Еременко. В нем говорилось, что земли острова Анна со всеми постройками, радиостанцией, научной аппаратурой и прочим инвентарем республика поручает под "личную ответственность" Григорию Ивановичу Новоселову.
...Тральщик, доставивший в бухту Глубокую десантный отряд, высадил нашего начальника на остров, и Новоселов немедленно приступил к работе.
Дважды в неделю он стал передавать на материк пространные радиограммы. И в каждой из них цифр было больше, чем выбивает за день кассирша универмага. В то время я служил связистом в отряде Еременко и помню, как посмеивались в штабе, читая чудные донесения начальника острова Анна. Были тут обозначения температуры и влажности воздуха, величины осадков, силы ветра, определения солености и плотности воды и еще чего-то, непонятного нашим радистам.
Нужно сказать, что никто на материке уже не помнил зимовщика Новоселова. Да и кого могли заинтересовать изотермы, если на побережье люди ели жмых?
Остров лежал в трехстах милях от берега, голый, как ладонь, и жили там только два чудака.
Впрочем, иногда Новоселов разговаривал с берегом человеческим языком. Однажды, в разгар операций на северном фронте, начальнику штаба принесли телеграмму: "Сегодня в 4 утра, при температуре 11ь, на северо-западной оконечности острова обнаружена неизвестная птица типа нырок". В конце телеграммы начальник острова Анна просил прислать весной четыре ведра формалина для консервации придонных рачков. В этот день в отряде оставалось по две обоймы на человека, и начальник штаба - человек резкий и жесткий - велел телеграфно послать Новоселова к черту. Телеграмма эта не была послана только благодаря начальнику отряда - балтийскому матросу Еременко. Он был человек не без странностей: без наркоза выдержал ампутацию раздробленной кисти руки, но был по-детски напуган лекцией батальонного врача о возбудителях тифа. Любил он еще рассказывать сказки. Не представляйте, однако, Еременко каким-то толстовцем в бушлате: злость к врагу у него была холодная, прочная, точно лед в овраге.
Но дело не в нем: важно, что один Еременко принимал всерьез донесения Новоселова. Он велел завести особую папку, сам написал на крышке "Секретно, научно" и велел складывать туда все донесения с острова Анна.
- А ну, нехай, нехай строчит, - говорил он частенько. - Черты його батька... Мабуть, у него в голови що-нэбудь е. Га?
Радиограммы Новоселова, адресованные ревкому, принимал по ту сторону фронта и белогвардейский полковник фон Нолькен. Прибалтийские дворяне славятся своей рыбьей тупостью, а этот был из захудалых баронов, то есть глуп и упрям, как треска. С подчиненными Нолькен разговаривал на каком-то особом, гвардейско-телеграфном наречии.
- Понятно?.. Понятно... Мысль ясна... Действуйте! Черт побери. Точка!