- Быстро, Бронь, помогло. Только молоко с месяц креолином пахло. Хасану его выливали... Она уж стеленая ходит, Висла! Доить бросили.
Зайцева запирала теперь ящики и створки шкафа, часто пощёлкивая жёлтым ключом.
- Ну? - удивилась Бронислава, неотрывно следя за её веснушчатыми проворными руками. - Рано как... А Одер что ль Вислу покрыл? Или в стаде она огулялась?
- Он.
- Гляди-ка, подпустила она его, - удивилась Бронислава. - После этого... Простила, значит. Одера-то. Висла.
- А куда ей деваться, в одном дворе? - снова уселась за стол Зайцева. - На развод, что ль, с Одером подавать?
- Ой, точно, Нюр! - поспешно согласилась Бронислава и покивала сочувственно. - Им, коровам, так! Им нелюбо - да смейся.
Зайцева сосредоточилась и сдвинула брови, во второй раз настроившись высказать Брониславе всю свою правду - про такое замужество. Но Бронислава и тут опередила её с ловкостью:
- Он как, Фёдор Фёдорыч, вислиного телёнка-то назовёт? Придумал что ль?
- Ну... - кивнула Зайцева и сбилась с основной мысли. - Придумал. Если тёлку - Эльбой.
- А бычка? - ещё больше оживилась Бронислава.
- Бычка? ...Прут, вроде, - нахмурилась Зайцева.
Они помолчали.
- ...А я гляжу: чтой-то Хасан у них всё на цепи да на цепи? А это значит, после того случая, - поняла Бронислава.
- После того. Не спускают они теперь Хасана. Разве только на ночь. Доверие он у Фёдор Фёдорыча потерял.
- А-а-а... А свинья-то пятнистая, здоровая у них ходит?..
- Свинья - Шпрея.
Они помолчали снова.
- Ну ты, Броньк, и нашла, - не выдержала и посочувствовала всё же Зайцева. - В мужья-то себе. Одет как стрекулист. А уж купоросный!.. У нас хоть мужики как мужики. И спокойные - и при силе. А этот... Судорга и судорга. Нет, на лицо он, конечно, ничего. На артиста какого-то похожий. А так... уж больно городской. Ручки-то - слабенькие, коротенькие. Брюшко-то - вислое... Прям кенгуру.
- Хватит вам! - вдруг решительно остановила её Бронислава. И, промахнувшись, вместо отжившего цветка оборвала хороший. - То барбос, то кенгуру. Заладили!.. Пускай кенгуру, зато моё!!!
- Ну ты приходи, Нюр. За смородиной, - тут же сменила она тон на самый скучный. - Сумку только большую возьми. Чтоб две банки встало.
- Да ладно! - вздохнула Зайцева, перетаскивая "Ваньку мокрого" на подоконник, подальше от Брониславы. - Чего уж - две. Если б ты за нашего, за путёвого выходила. А за такого-то... и одной банки много: некуда девать.
- А вот это мы поглядим! - Бронислава с фасоном понюхала сорванный непахнущий цветочек. - Охх, продешевишь, Нюрк! Чую - точно продешевишь!!!
И растёрла его накрепко, а потом похлопала, стряхивая ладони:
- Ну, побегла я, Нюр. Всё!.. А то задубел там, поди. На холоде. Викентий-то. Нам ещё к нему на работу заскочить надо. В редакцию. Ох, прохлаждаюсь я нынче, а у самой - с позавчера с самого половики не трясённые.
- Перетрясёшь дотемна, - неприветливо заметила Зайцева. - Лежат они и лежат. И никуда они из дома не убегут! Половики. Не как дурные мужья... Ладно. С новым счастьицем, Бронь.
- А что? - приосанилась Бронислава и широко развела руками. - А я от своих счасток и не отказываюся!
Из загса Кеша повёл Брониславу в редакцию. Бледное солнце, похожее на луну, забывшую уйти в ночь и заблудившуюся в дневном тяжёлом небе, слепо глядело сквозь серую недвижную пелену. И заснеженная земля была теперь ярче и светлее небес. Она освещала снизу пасмурные, нависшие над селом, облака-сугробы.
Брониславе было странно ступать по светящемуся снежному пространству и немного неловко, как если бы она шла по нечаянно упавшему под ноги небу. Но низовой ветер уже начинал полегоньку сметать снег на дорогу, расчищенную бульдозером. И мелкие языки белого пламени стлались по ней, рвались куда-то и угасали. И быстрые призрачные тени сновали за ними, исчезая.
"Расписаная иду", - думала Бронислава с осторожностью, чтоб не сглазить. И вздыхала: "Уж не знаю: к худу ли, к добру ли, а всё ж - расписаная! Не так себе".
Кеша держал её под руку, будто полусонную. Ему давно хотелось идти быстрее, а она с непривычки двигалась теперь в тесных сапогах совсем короткими, частыми шажками.
- Хм... - нетерпеливо поглядывал на неё Кеша. - С китайской императрицей я бы добрался до районной газеты гораздо быстрей, чем с тобой.
- Да сапоги... Прям сами ездиют, Кеш, во все стороны. Даром что на заказ шитые, - оправдывалась Бронислава, не прерывая своего тщательного, прерывистого движения по ускользающей из-под ног земле, похожей на небо: туп-туп-туп... - И надела утром, они капли не тёрли. А теперь усохли что ль? Даже не знаю.
- Не надо было надевать. Если тебе их скроили из шагреневой кожи, - заметил Кеша весьма неодобрительно.
- Нет, Кеш. Они из телячьей. У нас Корней Платоныч-то из дерьма не шьёт. Даже не берётся.
Чтобы двигаться побыстрее, она сама уцепилась за кешин локоть. И всё рассуждала:
- Была бы я в валенках, за мной бы никакая императрица не угналася. А если ты, Кеш, по-другому считаешь, ну тогда и женился бы на ней. А не на мне.
- Как-нибудь в другой раз. Непременно! - пообещал он.
И завздыхал:
- Эх, знал бы Хрумкин, как быстро я погружаюсь в тину бессмысленного супружества, в очередной раз... Снова потянула меня женщина за собой, на дно семейной жизни! Он мне предрёк, между прочим, что как художник я состоюсь в той самой мере, в какой отброшу от себя всё, кроме своего творчества. Флейту изо рта вынул и предрёк... Кстати о погружении: что ты про своего сына говорила? - вдруг озаботился он.
- Когда? Я и не успела... А кого говорить-то? Ты его на карточке видал. Над календарём она висит. С автоматом которая.
- И что с того?
- С которого? - не поняла Бронислава.
Она поправила шаль под подбородком, перевела дух и заулыбалась в ожидании ответа.
- ...Ну и что ты молчишь, как бешеная?! - не выдержал он. - Должен я иметь представление, в конце концов, кто у меня в родственниках обнаружился? По ходу жизни?
- А-а, - махнула рукой Бронислава, двинувшись снова. - Витёк-то? И учился, вроде на четвёрки, а по поведению... Я, Кеш, за один карбид пять раз в школу вызывалася. Не говоря про калоши. Про директорские. К полу гвоздями прибитые... Ну, он, директор, по лыжным гонкам классы неправильно судил. Домой уж было собрался, чосонки свои белые надел, в калоши ноги-то сунул. Да и упал в них, в прибитых, в своём кабинете, вниз лицом. Плакал. Даром что буянский... Вот горе-то было! Витёк потом его даже пожалел. Сам прощенья просить пошёл. А директор-то заплаканный как упёрся - так и не простил. На педсовет его вынес, Витька. Ну, пока они голосовали там, за двойку по поведению, Витёк тогда всю одёжу учительскую через петельки на один замок, на навесной, нанизал да на ключ и запер. На вешалке прям. Пола к поле... Учителя эти толкутся после педсовета, а ни одно пальто от другого не отцепишь. И ключа нигде нету. Им - хоть каруселью, спина к спине, домой нараспашку иди: вот как наголосовалися... Сторожиху ведь к нам домой присылали. Передали с ней: двойку на тройку Витьку исправили, чтоб он ключ щас же отдал. Вот, в одиннадцатом часу ночи польты-то свои и разомкнули... Ну, разве они, учителя, не понимают? Дети, шалят помаленьку... А зато, когда Нина училась!..
Но Кеша, не дослушав, побежал вперёд, натянув вязаную шапку до глаз. Он похлопывал себя по плечам, и Бронислава едва поспевала за ним следом. Тогда она отстала нарочно: "И что мне теперь торопиться?" Потом отряхнула полу пальто просто так, для красоты. И сощурилась ему вслед: "А-а, пускай, расписаный, хоть в какую сторону бегёт! Никуда не денется. Пошарашится разве только, а уж - всё: на кукане, считай, как судак... Может, Нюроньке ещё мешочек земляники сушёной дать? Попозжее? Они ведь в этом году на просеку, вместе со всеми, не ездили. Не собирали. Зайцевы".
И решила окончательно, пошевеливая в сапогах пережатыми пальцами ног: "Радёхоньки будут небось - отдам! Правильно. Пускай пирогов с земляникой напекут. Да и едят пускай с медком. За наше здоровьице!"