Глава XXIV. В Квильф
В это время во Влофе Фредерик Доббинс, честный американский гражданин, истратил семьдесят пять арогуро или по текущему курсу пять долларов и тридцать три с третью цента казенных денег на фотографии. Он купил восемь снимков короля Павла III различных размеров и в различных костюмах и позах. Столько же портретов изображали родителей его величества, а остальные четыре давали понятие о внешности британского, французского, итальянского и бельгийского представителей при колибрийском дворе. Если бы лейтенант Загос знал о том подробном изучении, которое мистер Доббинс посвятил этим кускам картона, он несомненно вернул бы по принадлежности обвинение в сумасшествии. Если бы колибриец спросил американского представителя, какую нелепую цель он этим преследует, Доббинс, после ученых замечаний о формациях носов вообще, ответил бы, что, принимаясь за новую работу, полезно прежде всего ознакомиться с теми людьми, с которыми при этом предстоит встречаться.
Закончив свою работу над фотографиями, Доббинс, как истый американец, взялся за телефон. Он позвонил ряду оригиналов упомянутых нами портретов. Эти лица, не будучи американцами, вначале удивились, почему он не зайдет с визитом или не напишет, но кончили тем, что сами поехали к нему в его официальную резиденцию.
Могло бы показаться, что он понял свое невежество в дипломатических обычаях и стремился загладить допущенную им неловкость, так как на следующее утро после этих переговоров он опять вызвал колибрийское министерство иностранных дел и спросил барона Раслова.
Секретарь барона ответил, что его превосходительство только что уехал. Он собирался уехать… А впрочем, оказывается, он еще здесь!
– Мой дорогой мистер Доббинс, – сама улыбка барона потекла по проводам, – я чрезвычайно рад слышать ваш голос. Вы, конечно, хотите узнать новости о вашем молодом бездельнике. К сожалению, это все еще немного преждевременно. Я все еще ничего не могу сообщить вам. Но я смею заверить вас…
– Да, да, – перебил его Доббинс. – Вы о мистере Копперсвейте? Должен заметить, что я действительно весьма… гм… беспокоюсь о нем. Было бы более чем неприятно, если бы что-нибудь серьезное случилось с американцем, который еще так недавно был связан с миссией. Это было бы чрезвычайно неприятно! Но я, собственно, хотел спросить вас о другом. Пока я не принят его величеством и не представил ему своих верительных грамот, мое положение является… гм… довольно щекотливым. Когда вы устроите мне аудиенцию?
Голос добрейшего барона выразил сожаление. Беда в том, что король находится на своей охотничьей даче в Квильфе. Конечно, немедленно после свадьбы… Но до тех пор – Квильф и уединение; уединение и Квильф! Ах, мы все когда-нибудь были влюблены! Мистер Доббинс понимает.
Мистер Доббинс понял.
– Другими словами, – сказал он, тщательно повесив трубку на место, – от вас не добьешься толку. Вы, кажется, уезжаете? Гм… Квильф!
Он заказал коляску. Судя по газетным известиям и по словам премьера, его величеству настоятельно необходимо было находиться в Квильфе. Мистер Доббинс настолько проникся этим, что велел везти себя с наибольшей быстротой, какую допускала дорога, в… Дворки.
Был ранний утренний час, и ехать было приятно. Доббинс был вполне доволен своим костюмом; его волосы имели как раз надлежащий оттенок, и кончики усов были превосходно закручены. С каждым ярдом подъема воздух становился все чище и живительнее. Солнце сияло, и отовсюду неслось пение разноцветных колибрийских птиц. Птичка колибри порхала среди придорожных диких цветов. Американец был в прекрасном настроении, и его настроение еще повысилось благодаря некоторым мелким дорожным происшествиям, лишь одно из которых было вполне неожиданным.
Оглянувшись на возвышенном месте, но сказав кучеру, чтобы он не замедлял шага, Доббинс осматривал расстилавшийся под ним ландшафт. Его взор одобрительно скользнул от сверкающего горизонта моря, через золотые маковки и белые минареты Влофа, на окружающую город долину и на вьющуюся дорогу, по которой он только что проезжал. На воде было мало движения, но он заметил длинное облако черного дыма там, где небесная синева встретилась с синевой Средиземного моря. В городе не чувствовалось особого возбуждения; с отдаленных церквей слабо долетал колокольный звон, и на башенках правительственного здания трепетали флаги. В пути Доббинс обогнал лишь несколько крестьянских повозок, но теперь, милях в пяти позади, он заметил медленно двигавшийся скромный экипаж ехавший в том же направлении. Секретарь барона был слишком откровенен: премьер, действительно, «собирался ехать». Доббинс был заранее уверен, что Раслов не станет сидеть дома при подписании королевского брачного договора.
Все это дал американцу брошенный из экипажа взгляд назад. Но когда через некоторое время он поглядел вперед, то увидел и вскоре подобрал исцарапанного, но снова бодрого Загоса, который после ночи, проведенной в полусознании у края дороги, и после неудачных попыток исправить жестоко пострадавший мотоцикл, направлялся в ближайшую деревню, чтобы раздобыть лошадь.
Во время дальнейшего пути лейтенант рассказал свою историю.
– Итак, – закончил он, – мне пришлось убить…
– Вы находите, – спросил Доббинс, – что мне нужно знать это?
– Пожалуй! Раз уж так случилось…
– Возможно. Я не знаю. Но для того, чтобы ничего не случилось с вами, лейтенант, я предлагаю, чтобы вы тоже не знали. Однако невредно будет немного замедлить шаг возле того места, где… где это случилось, и посмотреть… гм… посмотреть, обнаружены ли тела.
Тела не были обнаружены.
Доббинс быстро отвел взор. Он поднял глаза вверх. Вдоль дороги тянулись провода.
– Что это за проволока? – спросил он.
– Телефон, – ответил Загос.
Что-то упало на дно коляски у ног старшего из двух путешественников. Лейтенант вежливо поднял этот предмет, оказавшийся парой изолированных резиной щипцов, завернутых в кредитный билет колибрийского банка достоинством в десять хрузо.
– Это ваше? – спросил Загос.
– Нет, я думаю – ваше, – сказал Доббинс. – Пусть лучше ваше. Ведь я уже почти угадал, что вы собирались закрыть этой бумажкой глаза нашему кучеру, а затем перерезать телефонный провод, ведущий в Дворки!
Дело было сделано.
У ворот парка, конечно, оказался новый привратник, который беспрепятственно пропустил экипаж Доббинса, как только последний назвал ему свое официальное положение. Патруль гвардейцев освободил дорогу при подобном же заявлении несколько минут спустя, а когда коляска остановилась у главного портала замка, Доббинсу удалось, к собственному удивлению, достигнуть цели, третий раз применив тот же прием:
– Скажите его величеству, что американский представитель глубоко сожалеет о своем вторжении, но что меня направили сюда из Квильфа и я привез чрезвычайно важное телеграфное сообщение из Вашингтона, которое должно быть немедленно представлено королю.
Без маленькой задержки, конечно, не обошлось. Даже такое известие не может побудить к большой поспешности августейшую особу, особенно если августейшая особа так занята, как король Павел в эту минуту. Граф Башко, государственный канцлер Колибрии, находился уже в розовом саду, где он должен был представить брачный договор на подпись принцессе Ариадне. Оттуда он должен был вскоре вернуться к его величеству в нижнюю комнату северной башни, где бумагу должен был подписать король. Митрополит Афанасий ожидал вместе с ним в качестве одного из его свидетелей. Глава государства был весьма недоволен, услыхав о приезде Доббинса, и его обычная усмешка уступила место сердитой гримасе. Тем не менее необычайная просьба исходила от такого лица и была изложена в такой форме, что с ней нельзя было не считаться. Именно в виду ее исключительности ее нужно было удовлетворить.