— Там не было драгоценного камня, когда моя мать… — У Айши стиснуло горло. Она вспомнила ночь, когда произошла ссора, и слезы на лице, которое она в детстве любила больше всего на свете. — Скажите мне, что она жива!
Он смущенно развел руками:
— Кто?
— Лори.
— Значит, ты все это время ничего не знала? Жервез для тебя ничего не выведал? — Успокоившись, он ответил: — Она была жива, когда я в последний раз уехал из «Каскадов».
Айша расплакалась. Она не могла сдержать слезы, они текли сквозь ее пальцы и капали на платье, а комната оглашалась рыданиями. Если бы Лори была здесь, она прижала бы ее к себе и не отпустила до тех пор, пока вместе с ней не пережила бы это горе. Однако перед молчавшим хозяином Айше пришлось овладеть собой, вытереть глаза и в конце концов успокоиться.
Поль-Арман сидел с каменным лицом. Чуть шевельнувшись, он опустил брошь ей на колени.
— Лори никогда не показывала мне ее. Что она сделала с камнем?
— Она не видела его. Думаю, моя мать продала его, чтобы купить билет домой.
— Домой, говоришь? Она не была креолкой. Ее родители жили в Нанте… чернокожий вольноотпущенный и светлокожая прачка.
— Жервез сказал, что они…
— Давно умерли. — Он вздохнул. — Хватит. Твой муж по какой-то недостойной причине воображает, что я позволю тебе жить так, как жили мои дочери, ходить по комнатам и тем местам, где они выросли. Наслаждаться жизнью, которую моя покойная жена и я создали для них. — Его глаза впились в Айшу. — Скажи ему вот что: мои дочери были утонченными барышнями, рожденными в достатке. Ты же родилась на помойке. Их матерью была аристократка, твоей — шлюха. Я скорее удочерю суку из моей псарни, чем стану глядеть на тебя хоть на секунду дольше.
Айша могла бы схватить пистолет со стола и пристрелить его, но то, что она увидела в глазах хозяина, остановило ее руку. Хозяин так и не понял Айшу: оскорбления предназначались не лично ей, он лишь хотел скрыть свою боль.
— Тем не менее вы мой отец. Я просила Жервеза отказаться от этого разговора, но он не послушал.
Плечи Поля-Армана поникли.
— Девочка, лучшее, что я мог бы сделать ради тебя, — избавить от этого продажного мужа.
Айша поднялась и вышла из комнаты.
Внизу ее дожидался Жервез. Взглянув на Айшу, он понял, чем закончился разговор, и помрачнел.
— Больше здесь делать нечего, — сказала Айша.
— Мне нет смысла говорить с ним?
Айша покачала головой.
— Тогда война, — заключил он. — Пошли.
Оставшись один, Поль-Арман еще ниже опустил голову и прижал руки к вискам. Один за другим в его сознании мелькали яркие образы, слова и лица из прошлого, причиняя ему боль и затрудняя дыхание.
В последние недели Поль-Арман всегда справлялся со слезами, ибо они калечили его душу и на несколько дней отнимали силы. Однако в это ужасное утро он не мог остановить слезы. Поль-Арман обхватил голову руками, опустил ее на колени и зарыдал от мучительной боли, оплакивая всех, кто потерян и кто уже никогда не вернется.
На Менорке стояла темная майская ночь, и в замке Сен-Филипп не горел ни один огонь, поскольку у англичан закончились сальные свечи, а также и все прочее. Ги де Ришмон припал к земле под оливковым деревом в небольшой рощице рядом с замком. Он устал, покрылся грязью и с нетерпением ждал, когда могильщик из Прованса, выбравшись из туннеля, присоединится к нему, чтобы остальные солдаты этого взвода до рассвета вернулись на свои квартиры.
После выздоровления и возвращения Ги на службу Ришелье смягчился, поручил ему командование ночным взводом и разрешил осуществить его план вырыть новый туннель. От рощицы он приведет к стенам замка, откуда начался рейд англичан. Так будут сэкономлены недели труда, и когда туннель пророют, головному отряду в день наступления почти сразу удастся проникнуть за стены замка. К удовольствию герцога, работа продвигалась быстро.
После стычки в апреле Ги почти смирился со своей судьбой. Солдаты французского взвода уничтожили английский оперативный отряд, подняли Ги и отнесли его в полевой госпиталь. К этому времени он потерял много крови и не сразу пришел в себя, но сама рана оказалась неопасной. Когда сняли швы, там, где пуля задела его висок, остался темный шрам и, похоже, на всю жизнь. Как заметил Ришелье, теперь Ги выглядел гораздо воинственнее и философом его уже вряд ли кто-то всерьез назовет. Ги выздоравливал на новом месте — в палатке, стоявшей ближе к линии наступления. Ему выделили капрала, который оказался хорошим денщиком и поваром. Днем он никого не подпускал к капитану, давая ему выспаться.