— Ну что ты! — недовольно дернула плечиком Инна, будто я обвинил ее в чем-то нехорошем. — Мы же ведем с тобой речь не о симпатиях, а о деле. Помнишь профессора Мальцева? Разве он был мне не симпатичен? Умный, талантливый человек. А честолюбие перечеркивало все.
— Ты хочешь сказать — Лесничук честолюбив?
— Мне не нравится его покровительственное отношение к жене, — ушла от прямого ответа Инна.
— Почему же? — не согласился я. — Светлана совсем ребенок, и ей нужно покровительство.
— Нет, не нужно. Из своих двадцати лет она девять прожила под покровительством невестки, теперь вот — мужа…
Из рассказов Инны я знал, что Светлана в девять лет осталась сиротой и ее забрал к себе старший брат, преподаватель высшего авиационного училища, в котором учился Лесничук. Там они и познакомились. Жена брата была своенравной и деспотичной женщиной. Она заставляла Светлану делать всю домашнюю работу. Лесничук, бывая у своего учителя, видел, как трудно живется девушке и пожалел ее. Когда ему присвоили офицерское звание, он сделал ей предложение и увез от брата. Не знаю, любил ли он ее, но жили они дружно. Что же касается Светланы, то она боготворила своего избавителя и нежно ухаживала за мужем.
— Согласись, невестка и муж — разница большая.
— Неужели тебе нравится ее раболепская преданность мужу?
— Она любит его, — стоял я на своем.
— Дуся тоже любила Геннадия, — грустно сказала Инна. — И что из этого вышло?
Последним доводом она, как говорится, положила меня на лопатки. Тут возразить было нечего, я сам не раз убеждался, что любовь насилия не терпит, вернее, терпит до поры до времени. Правда, я не мог сравнить Геннадия с Лесничуком, а Светлану с Дусей — слишком разные были эти люди, — но разве можно сказать заранее, кто на что способен. Не зря говорится: чтобы человека узнать, надо с ним пуд соли съесть. А с семьей Лесничука мы знакомы чуть более года.
За разговором мы незаметно поднялись по тропинке на седловину, и взору нашему предстала удивительная картина: вдоль ущелья будто выстроились каменные идолы со страшными человекоподобными рожами, то злыми и недовольными, то равнодушными и умиротворенными.
— Вот это и есть Долина привидений, — сказала Инна, обводя взглядом каменные изваяния. — Без тебя я и днем ее рискнула бы сюда зайти. — Она вздрогнула, и на коже обнаженных рук выступили пупырышки.
Только теперь я заметил, как похолодало: откуда-то сверху падал холодный и жесткий ветерок, будто в квартире поздней осенью с обеих сторон открыли окна и неприятный сквознячок загулял по комнатам, обдавая тело колючей стынью. Хорошо, что Инна предусмотрительно прихватила спортивные костюмы, лежавшие у меня в сумке; мы нашли укромное местечко — импровизированную беседку со столом и стульями из камней — и сели переодеваться.
— Выше подниматься не будем, — сказала Инна, расстилая на порыжевшей траве плед и доставая целлофановые пакеты с персиками и яблоками.
— Ты устала?
— Нет. Просто мне здесь понравилось: и море видно, и Алушту, и хочется побыть с тобой вдвоем под охраной этих идолов. Тебе нравится?
Мне нравилось. Место уютное, уединенное и пейзаж великолепный: слева на фоне гор — каменные чудовища; справа, внизу, откуда мы пришли, на берегу ослепительно синего моря — белые корпуса санаториев, домов отдыха; совсем рядом — небольшие колючие кусты шиповника с огненно-оранжевыми ягодами, кизила и барбариса; а чуть подальше, на склоне, виднеются деревья покрупнее — дикая черешня, грецкие орехи, дикие груши и яблони; еще ниже, на искусственно созданных террасах, раскинулись колхозные сады и виноградники. Красивое место. И все-таки дальневосточные сопки нравились мне больше. И более буйной и разнообразной растительностью, и первозданностью, а значит, и таинственностью — там на каждом шагу тебя поджидает что-то новое, чего ты раньше не видел и о чем, быть может, никогда не слышал.