Ободренный этой мыслью, я метнулся снова в кабину и скомандовал:
— В Нижнереченск! Быстрее!
Шофер без разъяснений понял, что́ произошло на шоссе, куда и зачем мы едем: все в гарнизоне знали, что жена у меня врач и ей часто приходится ездить то в одно, то в другое село. Он молча гнал по пустынной дороге, внимательно всматриваясь вдаль. Лишь когда за поворотом сопок вдали замигали огни Нижнереченска, он вздохнул и сказал обнадеживающе:
— Я думаю, товарищ подполковник, он все-таки успел вывернуть: если б лоб в лоб — от них ничего бы не осталось. А так — левое крыло располосовано, наверное, подножкой, фары да лобовое стекло… Может, легкими царапинами отделались…
Он не видел кровь и не чувствовал ее запаха. И все-таки слова его вдохнули в меня надежду. Нет, Инна не могла, не имела права так нелепо погибнуть.
К больнице мы подъехали около часа ночи, к той самой больнице, где Инна начинала свою работу врачом. Вокруг стояла такая тишина, что казалось, спит весь мир, и трудно было поверить, что за дверьми этого здания идет напряженная борьба за жизнь…
Окна приемной да еще какого-то кабинета или палаты светились, и я постучал. К моему удивлению, дверь почти сразу же открылась, и немолодая женщина в белом халате и белом колпаке с красным крестиком, не спрашивая, кто я и по какому поводу, ласково пригласила:
— Проходите.
Значит, Инна здесь, догадался я: дежурная сестра (или врач) по летной форме (я был в демисезонной летной куртке, на голове фуражка с крабом) определила, кто я. Но я все же представился, прежде чем задавать вопросы.
— Я поняла, — кивнула женщина и сочувственно запричитала: — Беда-то какая… Кто их?.. Крови много потеряли, пока их подобрали. Шофер-то еще более или менее, а Инна Васильевна очень плоха, все еще в операционной.
У меня на голове, казалось, зашевелились волосы, вставая дыбом, леденящая тело волна прокатилась сверху донизу, сдавливая спазмами горло, сердце, руки и ноги. Я не мог ни говорить, ни двигаться, ни даже думать. Страх за Инну сковал все, лишь отдаленная, парализовавшая все тело мысль пульсировала в мозгу! «Она умирает… Она умирает…»
Не знаю, сколько я стоял в таком шоковом состоянии, но наконец рассудок взял верх над страхом; я понял, что надо действовать, во что бы то ни стало увидеть Инну и помочь ей в ее страданиях, сделать все возможное и невозможное, чтобы спасти ее. Едва я так подумал, как ноги мои стронулись с места и я двинулся мимо дежурной к другой двери, ведущей по коридору в операционную.
— Куда вы? — остановил меня удивленный и требовательный голос дежурной. — Туда нельзя. — Она взяла меня за рукав и потянула к дивану. — Посидите, а я пойду узнаю, как там… и вам расскажу.
Я послушно сел. Дежурная ушла и долго не возвращалась. А у меня в ушах звучал ее голос, словно без конца прокручивалась испорченная пластинка: «Беда-то какая… Кто их?.. Крови много потеряли, пока их подобрали… Инна Васильевна очень плоха…» И Инна представилась мне лежащей на операционном столе, бледная, беспомощная, измученная болью. Бедная, милая Инна! Не зря я не находил себе места. Надо было раньше поехать на поиски. Председатель сказал, что она выехала из Владимировки часов в восемь. Оттуда до Вулканска двенадцать километров. Проехали они километров восемь — это минут десять. Судя по тому, что Инна еще на операционном столе, привезли их сюда недавно. Значит, пролежали они без помощи часа два… Выживет ли она?.. Только бы выжила…
Наконец вернулась дежурная. По ее удрученному лицу и по тому, что она не опешила заговорить со мной, я понял, что весть принесла она неутешительную. Я не выдержал и пошел ей навстречу. Дежурная упреждающе подняла руку:
— Сидите, сидите. Я доложила о вас главному — он сам делал операцию. Пока к Инне Васильевне нельзя.
— Как она?! — почти выкрикнул я и почувствовал, что по щекам покатились слезы.
Дежурная пожала плечами:
— Порадовать вас нечем. Сами понимаете — такая авария, столько крови потеряла.
— Куда ее?..
Дежурная снова не торопилась с ответом, видимо раздумывая, стоит ли говорить мне правду. Решила — стоит.