— На каких вы летали самолетах? — спросил, когда он закончил каскад фигур.
— На каких самолетах? — удивился вопросу Супрун. — На «яках», на «мигах»… А что?
— Да так… Видно, показалось мне, что вы от транспортников или от бомберов пришли к нам. А ну-ка повторите, только по-истребительски.
Супрун разогнал машину, ввел ее в боевой разворот. Стрелка высотомера поползла по окружности, но снова вяло, перегрузки почти не чувствовалось. Не лучше получились переворот и петля. А время пребывания в зоне уже истекало.
— Отпустите-ка ручку и посмотрите, как это делается.
Я бросил истребитель вниз, затем вверх, положил его на лопатки и такую закрутил спираль (на этой фигуре он сорвался в штопор), что в глазах зарябило. Вывел в горизонтальный полет, крутанул бочку влево, вправо и завершил показ туго затянутой петлей Нестерова, до недавнего прошлого именуемой «мертвой».
На обратном пути из зоны я все-таки решил проверить, как усвоил мой урок летчик, и попросил повторить боевой разворот. Супрун, казалось, очень старался, но результат получился тот же.
На земле, когда Супрун подошел ко мне, чтобы получить замечания, я не стал огорчать его (навыки — дело наживное, ведь летал же он год назад по-истребительски), но мысль, высказанную в небе, повторил:
— Почерк у вас сильно изменился. Придется еще в зоне петли покрутить.
Супрун пожал плечами: воля, мол, ваша, делал я все по инструкции.
Я не стал вступать с ним в полемику, пусть сам проанализирует свои действия, сам поймет свои ошибки. Хотя его несогласие серьезно огорчило меня: давно ли он считал, что инструкцией всего не предусмотришь и летчик-истребитель должен быть инициативным, учиться выжимать из самолета все возможное и невозможное? А теперь… Как легко, оказывается, остудить человека. И сколько сил и времени потребуется, чтобы восстановить в нем бойцовские качества.
Последние указания на ночные полеты давал сам Лесничук. Погода, как и днем, стояла безоблачная, тихая, и командир основной упор решил сделать на молодых. Мне снова предстояло сесть в инструкторское кресло.
— Проверишь заодно и технику пилотирования Неудачина. Ты, кажется, симпатизируешь ему, вот и реши его судьбу, — сказал Лесничук мне, когда мы после построения шли на командно-диспетчерский пункт. — А я хоть одну ночку поработаю на себя.
— Во всяком случае, если с ним снова что-то приключится, я ответственность с себя снимаю, — вмешался в наш разговор шагавший рядом комэск майор Октавин.
— Что ж, будем иметь в виду. Уметь брать ответственность за подчиненных, как и учить их, воспитывать, не каждому дано, — пресек я выпад Октавина, и он, не сказав больше ни слова, незаметно отстал.
Неудачин, как и Супрун, тоже волновался. Только волнение его было другое — нервозное, напряженно-трепетное: в голосе слышалась дрожь, на длинной шее вены напряглись и острый кадык пугливо прыгал вверх-вниз.
Я сделал вид, что ничего не заметил, принял рапорт, поинтересовался, как живется в холостяцком общежитии, не собирается ли он жениться. Неудачин ответил односложно: «Неплохо, не собираюсь». Похоже, он не хотел со мной откровенничать, делиться своими радостями и бедами. Настроение у него было не из лучших, а лететь в таком состоянии — все равно что выходить на ринг обреченным на поражение.
Время до полета у нас еще имелось, и надо было как-то вывести Неудачина из транса. Я вспомнил, что лейтенант кроме охоты и рыбалки увлекается поэзией, сам пробует писать стихи, спросил:
— Вы слыхали о поэте Сергее Баренце?
Неудачин кивнул:
— Слыхал. Но ничего не читал. Во всяком случае, не помню.
— А я недавно купил томик его стихов в нашем Военторге. Похоже, он бывший летчик — очень много у него стихов о нас, пилотах. «И ту, что любит, в дальний путь зови, будь у нее ведущим и ведомым: и в небе невозможно без любви, и без любви нельзя аэродромам».
— Плохо, — вдруг категорично констатировал Неудачин.
— Плохо? — удивился я. — Это почему же?
— Набор слов, лозунгов: «И в небе невозможно без любви, и без любви нельзя аэродромам».
— А по-моему, здорово. И главное, по сути верно.
— Не знаю, — неохотно отступил Неудачин и пожал плечами. — Поэзия — это когда за душу берет, это настроение, мысли. «Гонюсь за счастьем — вот оно! Попалось! Увы! Рванулось и опять умчалось. Я падаю, встаю, пропал и след… Бегу опять, зову — оно далеко. Вперяю вдаль отчаянное око… Но счастье скрылось, и надежды нет».