Учения предстоят весьма серьезные: противник то ли в пику нам, то ли по каким другим соображениям подтянул к Курильским островам авианосец типа «Энтерпрайз», и он курсирует в Тихом океане с севера на юг, с юга на север; с Гавайских островов на полигон Хигаси-Фудзи переброшены подразделения из состава сил быстрого развертывания. Самолеты противника участили полеты вдоль нашей границы…
Но лежи не лежи, а вставать надо: стол вон слоем пыли покрылся, пол давно немыт, в прачечную пора собрать белье.
Я встал, размялся гимнастикой и только успел умыться, как звякнул звонок. Я открыл дверь. В проеме стояла улыбающаяся Светлана.
— Только встал, засоня? — ласково пожурила она меня. — А говоришь, совсем в отшельники записался… Хоть в комнату пригласи.
— Проходи, пожалуйста.
Светлана прошла в комнату и села около стола. Я почувствовал, как загорелись от стыда щеки: Светлана насмешливым взглядом осматривала все вокруг и, чтобы окончательно уничтожить меня, провела пальцем по столу.
— Эх, мужчины, мужчины! Что бы вы делали без нас? Не зря Гриша наказывал не оставлять тебя без присмотра, приходить, помогать. — Она встала и сбросила плащ. — Где у тебя взять тряпку?
— Я сам все сделаю, — запротестовал я.
— «Сам», — усмехнулась Светлана. — Если бы Гриша увидел, задал бы мне трепку. А как к тебе попадешь, когда днем тебя нет, и вечером несколько раз заходила, не дождалась. — Она пошла в ванную, открыла кран и вернулась с мокрой тряпкой.
Я попытался отнять у нее тряпку.
— Ты в самом деле считаешь меня таким беспомощным? Приходи через час, увидишь, на что мужчины способны.
Но Светлана отстранила меня. Рука у нее была тугая, сильная, как у спортсменки. Да и вся она была сбитая, мускулистая, как цирковая акробатка, которой ежедневно приходится заниматься гимнастикой. И шея ее, короткая, крутая, могуче держит несколько крупноватую для женщины голову. Да, сложена Светлана превосходно, а вот красотой лица природа явно ее обделила: широкие скулы, массивный подбородок…
— Ты что так рассматриваешь меня? — нахмурила Светлана брови.
— А что, нельзя? — Я понял, чего она испугалась, и решил этим воспользоваться, чтобы не дать ей заняться уборкой. — Твой Гриша здорово рискует, посылая такую симпатичную женщину к одинокому мужчине.
— Гриша знает меня, — за чистую монету приняла шутку Светлана и посерьезнела еще больше.
— Сомневаюсь, — возразил я. — По утверждению классиков — а они были великими психологами, — женщину ни бог, ни дьявол не поймет.
Светлана совсем растерялась, положила на стол тряпку.
— А ты? — невнятно выдавила она. — Неужели ты…
— А что я? Я тоже человек, — продолжал я мстить ей за след от пальца на столе. — Да и дело не только во мне. Один раз ты зашла ко мне, другой. А все знают, что муж-то в отъезде.
Лицо Светланы побледнело, глаза стали круглыми.
— Гриша все равно не поверит…
— Как сказать! Отелло тоже поначалу не верил.
— Отелло был дурак. — Светлана, кажется, уловила в моем голосе шутку. — А Гриша… Он сам велел приходить к тебе, убирать…
Святая простота и наивность! Светлана напоминала мне сейчас Дусю. И для той и для этой муж — непререкаемый авторитет.
— Григорий тебя очень любит?
Светлана пожала плечами, подумала.
— Зато он знает, что я его люблю.
— От любви до ненависти — тоже по утверждению классиков — один шаг. А я не хочу, чтобы между вами возникла хоть капля недоверия, — довершил я свой замысел.
Светлана взяла плащ.
— Я совсем не подумала. — Накинула плащ и попятилась к двери. — Тогда я пойду?
Я проводил ее.
Я закрыл дверь, сел на диван и задумался: что за всем этим? Почему Лесничук так доверчиво посылает жену ко мне? Действительно ли уверен в ней или просто не любит ее? Я бы этому не придал значения, если бы в жизни моей не произошел однажды такой случай…
Первого мая, после демонстрации на центральной площади города, где мы, курсанты, прошли строевым шагом мимо возведенной городскими властями трибуны, на которой стоял и наш начальник училища, меня вызвал командир роты. Не очень-то охотно я шел к нему в кабинет, ломая голову, зачем я понадобился этому суровому капитану, который понапрасну слов не тратил и за малейшие провинности наказывал, как он подчеркивал, «на всю катушку».