Надя, кажется, догадалась, на какой путь наставлял меня Юрка, и, как только он со своей блондинкой исчез, сказала:
— Мне пора.
Я проводил ее домой и к отбою вернулся в училище.
Больше мы с ней не встречались. Я вскоре забыл бы о столь мимолетном знакомстве, если бы однажды Юрка не предупредил:
— Левин откуда-то узнал о твоих шашнях с его женой. Подозревает, что вы встречаетесь. Просил своего помкомвзвода Витьку Бирюкова выпытать у меня, как далеко у вас зашло и когда ты собираешься на свидание…
Потом я и сам убедился, что Левин заподозрил меня серьезно: каждый раз при встрече пронзал испытующим взглядом. «Пусть бесится», — не придал я тогда значения. И напрасно.
На седьмое ноября у нас увольнительные отменили, якобы в связи с эпидемией гриппа. А Юрка накануне договорился с двумя студентками пединститута о встрече. Они должны были подойти после ужина к проходной училища.
Нарушать обещание было не в наших правилах, и к назначенному времени мы вышли за проходную. Немного спустя подошли и девушки. Поскольку увольнительных у нас не было, мы пригласили их в училищный Дом офицеров в кино.
Девицы были так себе, ни умом, ни внешностью не блистали, но Юрке белокурая толстушка (та самая, с которой он познакомился в парке) нравилась, и он сыпал комплиментами, как заправский ловелас.
После кино пришлось идти их провожать — не подводить же Юрку, — и я еле успел к отбою.
А 9 ноября утром меня вызвал заместитель командира батальона по политической части и ошарашил вопросом:
— С какой радости или с какого горя вы, товарищ Вегин, напились седьмого?
У меня глаза, наверное, стали квадратными и челюсть отвисла — я не мог вымолвить ни слова. А замполит, приняв мое молчание за признание своей вины, продолжил:
— Мы-то о вас — гордость нашего училища, отличник, сфотографирован при развернутом знамени! Так-то нас отблагодарили в честь праздника?
— Вы ошибаетесь, — выдавил наконец я. — Не пил я седьмого.
— Может, восьмого? — усомнился замполит.
— И восьмого не пил. И шестого, и пятого.
— Но не будет же дежурный офицер оговаривать вас напрасно!
— Старший лейтенант Левин? — вспомнил я, что в тот вечер он был у нас в казарме и наблюдал, как мы строились на ужин.
— Да, старший лейтенант Левин. Он доложил мне, что вы вернулись в казарму незадолго до отбоя пьяным, играли на гармошке и пели похабные частушки.
Мне было и смешно и грустно.
— Я не умею играть на гармошке. И не пел.
— Не мог же Левин спутать вас с кем-то!
Я очень хотел взглянуть сейчас в глаза старшему лейтенанту. Говорят, если очень хотеть, то желание обязательно сбудется. Наверное, я очень хотел.
В дверь постучали, и в проеме во всем «величии» своего полутораметрового роста появился Левин.
— Разрешите, товарищ майор?
— Заходите. — Похоже замполит обрадовался приходу Левина. У меня же внутри все клокотало, и я, не дожидаясь вопроса майора, задал его сам, предварительно получив разрешение обратиться к старшему лейтенанту:
— Товарищ старший лейтенант, скажите, пожалуйста, вы видели меня седьмого вечером пьяным? — Я еще надеялся, что произошла какая-то ошибка, что Левин спутал меня с кем-то.
— Ну, товарищ Вегин, — развел руками комвзвода, — разве не вас я уговаривал лечь, а вы растягивали гармошку и сквернословили?
Такая несправедливость настолько возмутила меня, что я не сдержался и наговорил Левину резкостей, а майору признался в том, что до отбоя в казарме не был, провожал домой девушку.
Позже, сидя на гауптвахте, я проанализировал случившееся и понял, что толкнуло на такую подлую клевету Левина: он в тот вечер искал меня повсюду и уверился, что я с его женой; разговор же с замполитом мог вырвать у меня признание, за тем и явился он в кабинет майора…
Да, ревность — штука серьезная. Какой же повод дала Светлана (за собой такого греха я не чувствовал) мужу ревновать ее ко мне? Или что-то за этим крылось другое?..
Глава третья
НАКАНУНЕ УЧЕНИЙ
Золотая дальневосточная осень кончалась. Оставшиеся на деревьях листья пожухли и ждали первых штормовых ветров с моря, которые обычно налетали в начале ноября и ставили тихим погожим дням точку, уносили листья в далекие неведомые края. А сегодня было еще тихо и безоблачно, утренний морозец посеребрил на газонах траву и запоздалые, не успевшие увянуть цветы, выращенные заботливо офицерскими женами, — морозец хотя и обесцветил их, но почти не умалил красоты, а пушистая серебряная каемка придавала им особую прелесть — так и хотелось притронуться к ним, словно к живым существам.