Вот так! «Двое дерутся»… Уже подчиненные знают, что командир и замполит конфликтуют, и тоже, наверное, заняли позиции.
— На чьей же вы стороне? — сделал я обходный маневр.
Супрун грустно усмехнулся:
— Я не хочу, чтобы меня во второй раз отстранили от летной работы.
Все ясно. Дятлов прав. Генеральский пьедестал Лесничука угрожающе закачался. Но мне почему-то стало жаль командира. «Почему?» — задал я тут же вопрос, словно поймал себя на подленькой мыслишке: а не потому, что стремишься занять его командирский пьедестал? Чего греха таить, ведь хочешь? Хочу, ответил я своей совести. Но только по чести, без обмана и укрывательства всего, что было и что случилось на учениях. А как же в таком случае с Лесничуком?.. С Лесничуком сложнее. Но я уверен, он искренне сожалеет о случившемся. Разве он мог предположить, что Супрун свалится в штопор? Мелькни у него такая мысль, он не допустил бы его до летно-тактических учений. А зачем он дал команду: «Действовать, как учили»? То есть атаковать друг друга, чтобы привезти заснятую пленку с пораженным «противником»? Понятно зачем: очень уж ему не хотелось упасть в грязь лицом перед сухопутным генералом. Думаю, не больше. За то, что летчики не перехватили бы цель, Лесничука не наказали бы, и вряд ли этот факт сыграл бы отрицательную роль в его переводе в Москву. Значит, ты оправдываешь Лесничука? Нет. Но и не осуждаю. Просто я сочувствую ему. Ага, все-таки личные интересы заслоняют моральную сторону? Значит, и ты в своей командирской практике будешь пользоваться теми же методами? А почему бы нет? Не такие плохие были они у Лесничука. Кое-что, правда, придется пересмотреть, может, повременить с инициативой борьбы за звание полка мастеров боевого применения, поднажать на перехваты в условиях помех, установив доброжелательные отношения с бомберами. Но, думаю, и Лесничук сделает это, если останется в полку… А тебе все-таки хочется, чтобы он уехал? Да. Но не из-за его должности — мне стыдно смотреть в глаза Светлане, зная, что она нелюбима и рано или поздно Лесничук оставит ее. Пусть уж лучше он уедет. И чем раньше, тем лучше.
Этот спор с самим собой и вновь сделанное открытие — почему мне хочется, чтобы Лесничук уехал, — что я в какой-то степени становлюсь его соучастником, горечью разлились внутри. Мне стало стыдно и перед стоявшим передо мной Супруном, и перед Дятловым, и перед всеми остальными офицерами и солдатами, стыдно за свою позицию, за свои мысли. Но как поступить иначе, я пока не знал.
Отпустив Супруна, я пошел в штаб, надеясь выбрать, время и поговорить с Лесничуком, разобраться во всем, и прежде всего в себе.
Командир до позднего вечера занимался с посредниками — изучали донесения, показания приборов объективного контроля. Но я дождался его. Проводив в гостиницу гостей, мы вместе отправились домой.
— Как дела? — поинтересовался я.
— Более или менее, — неопределенно ответил командир. — Разбор завтра, в штабе. — Его тон и лицо были непроницаемы.
— А как с Супруном?
— Потом, потом, — отмахнулся Лесничук недовольно. — Сами разберемся, сами решим — казнить его или миловать. А теперь дай мне хоть ты отдохнуть ото всех дел — голова пухнет.
Я не стал больше докучать ему вопросами. На том и расстались.
НАРУШИТЕЛЬ
Заснул я не скоро, противоречивые мысли крутились в голове. И прав ли я, заняв нейтральную позицию? Скорее всего, нет, не прав. Симпатии мои склоняются больше в сторону замполита: летно-тактические учения показали, что он глубже и серьезнее смотрит на наше ратное ремесло, тоньше разбирается в насущных вопросах обучения и воспитания, в обстановке. Но Лесничук молод, его надо учить, поправлять. Начальник политотдела, когда узнал о происшедшем между замполитом и командиром конфликте, так и сказал:
— Вы старше, опытнее, вот и учите, воспитывайте его — на то вы и политработник. А если не уладите конфликт, не сработаетесь с командиром — значит, плохой вы политработник, и мы снимем вас, а не его…
Дятлова такая постановка вопроса, разумеется, обидела. Но он не из тех людей, чтобы подсиживать, мстить, потому, наверное, и не идет ва-банк, не докладывает посредникам о случившейся на летно-тактических учениях серьезной предпосылке к летному происшествию. Рассказал мне и буравит теперь своими пронзительными глазами: убедился, мол, что за гусь твой приятель, как теперь ты поступишь?
Может, действительно мне следовало бы поставить вопрос ребром: «А ну-ка, товарищи Лесничук и Супрун, доложите посредникам, что произошло у вас при перехвате цели?» И что из этого получится? Оценят сослуживцы такой «подвиг»? Не исключено, что часть личного состава расценит такую «принципиальность» как подсиживание, стремление занять командирское кресло. А Лесничук, Супрун как на меня посмотрят? Нет, с такой «принципиальностью» стыдно людям в глаза будет смотреть…