Аникин нагнулся к офицеру штаба и что-то сказал ему. Тот встал и, бесшумно ступая на носках, направился к выходу; глянув на меня, позвал кивком головы.
Я пошел за ним.
Гауптвахты у нас в гарнизоне нет, есть только в Нижнереченске. Туда-то и надо было ехать.
— Эх, черт возьми, — схватился за голову мой сопровождающий, когда мы вышли из клуба. — Уже поздно. Кто же тебя там примет?
Я пожал плечами.
Мы пришли в штаб. Капитан позвонил в Нижнереченск, в комендатуру. Дежурный ответил, что прием арестованных из частей производится только до семнадцати часов.
— Вот что, — положил трубку капитан, — смывайся куда-нибудь, чтоб тебя не видели, а завтра утром зайдешь, и я выпишу тебе записку об аресте.
— А вы выпишите сейчас, — попросил я. — Я уеду в город, там переночую у знакомых, а завтра утром явлюсь в комендатуру.
Капитан подумал:
— Нет, давай уж лучше завтра. А то еще что-нибудь случится, а мне отвечать.
В город я приехал в одиннадцатом часу. Зашел к Инне в больницу. Лицо ее просияло, на щеках появились ямочки.
— Наконец-то заявился, — сказала она с усмешкой, скрывая радость. — Заходи, пока нет больных.
Я вошел в кабинет. Кругом все белое — и стол, и диван, и какие-то приборы. На Инне тоже белый халат, белая косынка на голове, из-под которой выбиваются темно-русые волосы. Белый цвет ей очень идет. Да и что ей не идет? Сколько я ее вижу, с каждым разом она кажется мне все милее.
— Что случилось? — Она провела ладонями по моему лицу. — Осунулся, бледный…
Я повернулся, и мой взгляд упал на стеклянный шкаф. Стекло отражало все, как зеркало, и я увидел свои нервно поблескивающие глаза, под которыми появились темные круги; нос выгорбился, лицо удлинилось и, кажется, действительно побледнело.
— Это пройдет, — улыбнулся я.
— А почему ты не приехал на праздник?
— Не смог. Был занят. Учения…
— Я думала, случилось с тобой что-нибудь. Второго и третьего хотела дозвониться к вам, но коммутатор почему-то не давал воинскую часть. А потом узнала, что пролетал иностранный самолет. С ним было связано?
— Не совсем.
— Ты сегодня свободен? — спросила Инна.
— Нет. Я уезжаю в командировку на пять дней. — Мне было неловко, но приходилось лгать.
— Так долго тебя не будет?
В ее больших глазах появилось огорчение.
— Ничего не поделаешь — служба.
— Во сколько поезд?
— Точно не знаю. — Я не ожидал такого вопроса. — Где-то около двенадцати.
— Ты торопишься?
— Нет… Да… Меня там ждут товарищи.:
— А почему у тебя такой печальный вид?
— Просто мне не хочется от тебя уезжать. — Мне действительно хотелось остаться с нею. Я попытался ее обнять. Она приложила палец к губам.
— Тихо, больной. На приеме ведут себя прилично. Хочешь, я отпрошусь тебя проводить?
— Нет, нет. Спасибо, Инна. — Я собрался уходить. — Мне еще надо зайти в штаб.
— Когда ты вернешься?
— Числа шестнадцатого.
— Так нескоро, — огорченно вздохнула Инна. — Ты потом зайдешь?
— Обязательно.
Глава третья
АРЕСТ
Думы, думы… О чем только не передумал я за эти дни, показавшиеся мне целой вечностью!
В камере нас три человека: я, лейтенант-артиллерист и капитан-танкист. Лейтенанта посадили за опоздание на дежурство, капитана — еще за какие-то погрешности. На два часа нас ежедневно выводят на улицу, во двор, отрабатывать строевой шаг, остальное время находимся в камере. Лейтенант и капитан не унывают. Они из хлеба сделали шашки, на бумаге нарисовали доску и с утра до вечера сажают друг друга в сортир.
Я в игре не принимаю участия. Либо хожу из угла в угол, либо, облокотившись на подоконник, смотрю сквозь решетку во двор комендатуры.
Думы, думы… Я ни на минуту не мог избавиться от мыслей о происшедшем. Образ Мельникова стоял у меня перед глазами, а его хрипловатый равнодушный голос звучал в ушах, и порою гнев и отчаяние распирали мою грудь. Вот каким оказался мой кумир, этот красивый, подтянутый полковник, завидно невозмутимый, пунктуальный и аккуратный во всем, располагающая внешность — и холодная бесчувственная душа. С каким спокойствием и равнодушием он объявил мне пять суток!
Но не за арест меня душила обида… Наказал меня Мельников справедливо: уехать из гарнизона во время учений — все равно что покинуть в разгар сражения поле боя. Поступил я безрассудно, а за ошибки надо платить. Обидно было за свою незрелость, самонадеянность. Я-то считал: класс покажу на учениях, жалел, что не мне довелось атаковать «дельфина»… Всюду ошибки.