— Потому, что Парамонов добросовестный офицер, — не поворачивая головы, ответил Синицын. — И специалист первоклассный.
— Добросовестный, примерный, первоклассный. Ортодокс. И по утрам вместо чая пиво предпочитает.
— Не знаю. Из чужих стаканов не пробую, кто что пьет.
— И пробовать не надо, когда от вашего примерного, как из пивной бочки прет, — сказал Ганжа глухо, не скрывая раздражения.
Синицын недоверчиво стрельнул в инспектора глазами, глянул на меня и понял, что Ганжа пользуется достоверными сведениями.
— Пива, может быть, и выпил, — сказал он. — После полетов. Но за качество подготовки самолета я ручаюсь.
— Видите ли, товарищ полковник, — заговорил Ганжа с сарказмом, — у нас тут не общественное собрание и нам нужны не поручительства, а доказательства. А они пока говорят не в вашу пользу. Парамонов нарушил порядок заполнения документации — это факт, значит, мог нарушить и порядок подготовки самолета к полетам.
Логика Ганжи была железная, и тут возразить Синицыну было нечего. Мельников заерзал в своем кресле, лицо его скривилось, но, пожалуй, не от боли в пояснице; на скулах Синицына буграми вздулись желваки. Он повернулся, чтобы уйти, но Мельников остановил его.
— Подожди, Александр Иванович. Ты извини нас, такое дело, сам понимаешь. — Он помолчал. — Скажи, что это вот за исправление? — Он протянул Синицыну полетный лист Октавина. Командир глянул на него и тут же вернул.
— Надо у Вологурова спросить.
— Вологуров не помнит.
— Разберусь.
— Первая эскадрилья у вас лучшая?
— Да.
— Заслуга командира эскадрильи? — Мельников явно подозревал, что все наши успехи липовые, еще раз убедился я.
— Майор Вологуров — отличный организатор и летчик, — твердо ответил Синицын.
— А человек? — Мельников встретился взглядом с Синицыным.
— По-моему, хороший летчик не может быть плохим человеком.
— По-вашему, у вас все ангелы? — вставил реплику Ганжа.
— Не жалуюсь.
— А человека убили.
— Надеюсь, вы найдете виновного.
— Можете не сомневаться, — ответил Ганжа.
— Желаю успеха.
— Еще один вопрос, Александр Иванович, — снова остановил Синицына Мельников. — Ты частенько бываешь на разборах полетов в первой?
— Я вам уже сказал, я верю командиру эскадрильи.
— Доверие, конечно, дело хорошее, — мягко согласился Мельников, и я понял, что далее последует подвох: таков уж этот человек — вначале размягчит, потом бьет, чтоб чувствительнее было. — Но вот тут есть еще одна любопытная запись. — Он протянул Синицыну журнал руководителя полетов. — Прочитайте на тридцать пятой странице. Синицын раскрыл журнал и прочитал вслух:
— «Капитан Мсхиладзе. Перелет. Выкатился с взлетно-посадочной полосы». — Синицын посмотрел на Мельникова. — Наверное, за свою летную службу и вы не избежали подобной ошибки?
— Разумеется, — согласился Мельников. — Но оценку в летную книжку мне ставили такую, какую я заслуживаю. А посмотрите, какая стоит у Мсхиладзе.
Синицын начал листать летную книжку Мсхиладзе. Мельников наблюдал за ним из-под своих широких, чуть нахмуренных бровей. И я еще раз убедился — нет, не дремлет Мельников и не смотрит сквозь пальцы на случившееся перед уходом на пенсию, в вопросах соблюдения летных законов он не менее педантичен, чем Ганжа, только более хитер и тонок, и превосходно знает свое дело. Не упустить из виду такую, казалось, пустяковину — ошибку летчика. Но в версии Мельникова она имеет немаловажное значение — еще один факт очковтирательства. Да, о Вологурове у Мельникова сложилось определенное мнение, и у него есть все основания подозревать командира эскадрильи в приписках.
— Помню этот случай, — оказал Синицын. — Аэродром внезапно снежным зарядом закрыло. На другой аэродром летчика посылать — топлива не хватит. Рискнул я. Мсхиладзе посадил самолет. Хоть и с перелетом, я похвалил его. Вот он и поставил себе пятерку.
Синицын говорил правду. Я тоже вспомнил этот случай.
— Ну и память у вас, — сыронизировал Ганжа.
— Не жалуюсь, — в тон ему ответил Синицын. — А у кого плохая, надо рыбу есть, говорят, очень помогает.
Синицын вернул летную книжку Мельникову и пошел из кабинета. Я последовал за ним.
Глава третья
В ПОИСКАХ ИСТИНЫ
По небу, чуть ли не касаясь крыш домов, неслись хмурые косматые облака. Окружающая природа и поселок казались от этого угрюмыми, словно придавленными несчастьем. Шквалы ветра обрушивались из-за сопок, ломая деревья, срывая крыши домов, обрывая провода. Вой и стон стояли вокруг, словно на похоронах, терзая и без того растревоженную душу. Такого шторма здесь давненько не видывали.