Наконец Октавин доложил, что атаку произвел, и сразу же цель круто и энергично пошла влево.
— Берегитесь, теперь атакуют вас, — предупредил я. Но и «берегитесь», сказанное специально для встряски, мало повлияло на летчика: он пилотировал старательно, чисто, но вяло. И я не выдержал. — Смотрите, — оказал я и взял на себя управление, — истребитель должен чувствовать силу вашей воли и повиноваться с намека.
От перегрузки зарябило в глазах. Солнце молнией сверкнуло в кабине, и самолет пошел «закручивать» тугую пружину, уходя от преследования.
Из кабины Октавин вышел мокрый, как из бани, а глаза восторженно горели. Он с благодарностью посмотрел на меня. Подошел Дятлов, тоже вспотевший.
— Вот это да! — похвалил он Октавина. — Все соки из меня выжал.
Октавин смутился, но я подмигнул ему:
— Вот так и надо. Самолет, он что конь резвый, признает сильных…
Спустя месяца два я снова в клубе увидел Дусю и немало удивился: она была с Октавиным. Судя по тому, как мило она ему улыбалась, я понял, что положение лейтенанта намного упрочилось по сравнению с прошлым разом. Дятлов, стоявший рядом, перехватил мой удивленный взгляд.
— Готовь, командир, подарок, подчиненный жениться решил, — усмехнулся замполит.
— Одного его решения для этого мало, — ответил я.
В это время в клубе появился Тарасов. Окинув фойе гордым, чуть насмешливым взглядом, он увидел издали Дусю и поздоровался с ней кивком головы. «Сейчас подойдет к ней, и Октавину придется ретироваться», — подумал я. Но Тарасов остался с товарищами. Да, видно, позиции его на сердечном фронте сильно пошатнулись.
— Вот и пойми этих женщин, — подосадовал я. — На кого такого орла променяла?
— Ты так считаешь? — не согласился Дятлов. — Мало мы, Борис Андреевич, психологией занимаемся.
— За модой не угонишься.
— Дело не в моде… Внешность, эрудиция и даже летный талант — далеко не полные данные, характеризующие человека.
Я тогда не придал значения этим словам. Вспомнил о них почти через год, когда полк наш прибыла проверять московская комиссия.
…Едва смолк вой сирены, а аэродром кишел уже, как муравейник перед ненастьем: авиаспециалисты расчехляли самолеты, подвозили боезапасы, летчики тут же у самолетов прокладывали маршруты на картах. Члены комиссии во главе с немолодым полковником педантично записывали все в свои блокноты.
Вся наша эскадрилья была в сборе, за исключением старшего лейтенанта Тарасова. Я нервно посматривал на часы и на дорогу, ведущую из городка на аэродром. Неужели он мог без разрешения уехать в город? Или проспал?
Я решил было идти звонить в гостиницу, где жил Тарасов, но в это время увидел знакомую высокую фигуру, вынырнувшую из-за поворота. Тарасов шел неторопливо, играючи помахивая «тревожным» чемоданчиком.
А летчики уже докладывали о готовности к вылету. В груди у меня все кипело. Вот тебе и отличный пилотажник, весельчак и эрудит! Ему наплевать на честь коллектива, на авторитет командира.
Тарасов увидел меня и полковника — председателя комиссии — и тогда лишь затрусил к своему самолету.
— Ваш? — спросил председатель комиссии.
— Мой, — ответил я.
— Не хотел бы я иметь такого ведомого, — резюмировал полковник и что-то записал в свою красную книжицу.
Я готов был провалиться от стыда сквозь землю. Полковник посмотрел на часы и широким шагом зашагал к командно-диспетчерскому пункту. Вскоре поступила команда на взлет.
Истребители один за другим уносились ввысь и растворялись в дымчатом мареве. С моря ползли слоистые облака, и небо было пепельно-серого цвета. На душе у меня было муторно. Проводив своих летчиков (из нашей эскадрильи были подняты четыре самолета), я шел на КДП, испытывая такое чувство, будто меня вываляли в грязной луже.
Руководил полетами сам Синицын. Рядом с ним стоял председатель комиссии, наблюдая за взлетом. Казалось, он был доволен: истребители взлетали безукоризненно, парами, крыло к крылу.
Вдруг в динамике тревожно прозвучало:
— Товарищ командир, на взлете у одного истребителя вроде оторвалось колесо.
«Этого еще не хватало!» — пронеслось у меня в голове.
— Всем пройти над стартом с выпущенными шасси, — тут же скомандовал Синицын, и я позавидовал еще раз его спокойствию и мгновенной реакции. Это было единственно правильное решение.
Самолеты сделали круг и, разомкнувшись, пошли над нами. У первого все в порядке, у второго… А у третьего стойка колеса торчала, как костыль инвалида.