— Давайте другие.
— Пожалуйста. — И Ганжа ткнул пальцем в схему: — Полюбуйся на эти художества.
Схема была вычерчена аккуратно, без единой помарки, чувствовалось, что над ней трудились с душой. Сбоку строчка за строчкой бежали колонки цифр — расчеты. Я изучал их, сопоставляя с расчетами Октавина, которые я бегло, по пути в штаб, просмотрел. Старший лейтенант использовал другие формулы. Я ничего не сказал о них Ганже: будет новая улика против Синицына — инспектор может заподозрить, что Синицын проверял маневр на практике.
— Здорово! Этот маневр позволяет атаковать повторно, не упуская цель из виду.
— Гениально. — Ганжа не скрывал иронии. — Но об этом потом. А сейчас скажи: кто, ты думаешь, так разрисовал схему?
Вот к чему он клонит! Ну что ж!
— Синицыну помогала жена Октавина.
— И тебе это ни о чем не говорит?
— Нет. Дуся учится в технологическом, неплохо чертит. И почему бы ей не помочь? Тем более что и Синицын немало для нее сделал.
— А для чего ему потребовались эти расчеты, эта схема?
— Вы думаете, так просто сбить вертолет? — Я вспомнил, как мы с Геннадием гонялись за шпионским шаром а скольких трудов стоило нам потом теоретически обосновать и овладеть способом борьбы с ним. А вертолет помимо этого еще и маневренная и маловысотная цель, сбить его посложнее.
— Не просто, — согласился Ганжа. — А из пушки в воробья легко попасть? Тоже трудно. И потому стреляют в него из простого дробовика или из мелкашки. А истребитель разве предназначен для борьбы с вертолетами? Да этих летающих кенгуру из карабинов будут щелкать, как куропаток. Недавно в газете писали, что один пацан в Америке или Канаде сбил вертолет из рогатки. Вот тебе и «здорово». Из пушки по воробьям намеревается учить стрелять вас товарищ Синицын.
Я был обескуражен. Почему мне самому не приходила в голову такая простая мысль? Слова возражения застряли у меня в горле, будто я проглотил сухую корку. Меня удивило и другое: возможно, что я еще неопытен в таких делах, но как другие приверженцы Синицына не додумались до этого раньше? Ведь все так просто: вертолет в бою будет использоваться как вспомогательное средство, то есть второстепенное, и, конечно же, он не будет являться объектом для наших сверхзвуковых перехватчиков. Сверхзвуковые бомбардировщики, ракетоносцы, ракеты — вот наши цели. Но сам Синицын, этот мудрый и дальновидный человек, неужели не знал этого? Я обязательно спрошу у него при первой же возможности.
Ганжа заметил мое смятение и прибавил пылу:
— И ты думаешь, он не понимал этого? Отлично понимал. И эти расчеты, схемы он не для вас делал, а для нее. Такую дуреху можно либо толстым кошельком взять, либо гениальностью.
Меня покоробил цинизм Ганжи, но и теперь я возразить ему не мог. Мне невольно вспомнились Винницкий, его длинная прическа и тонкие, бегающие по клавишам пальцы, Дусины восторженные глаза. Да, Ганжа был хотя и циник, но женщин знал, так сказать, по собственному опыту. Но откуда такие познания женской психологии у Синицына?
— Кстати, — продолжал Ганжа, — в достижении цели он использовал и твои труды. — Он открыл папку и протянул мне листы с моими выкладками и набросками схемы атаки шара. — Видишь, твои формулы ему помогли.
К сообщению, что Синицын использовал и мои расчеты, я отнесся равнодушно.
— Формулы не мои, а Ньютона, — ответил я. Мне захотелось уйти, немедленно, не объясняясь, не спрашивая разрешения. В это время дверь открылась и вошел полковник Мельников. Поздоровался со мной, окинул взглядом стол, но ничего не спросил и пошел к своему креслу.
— Из штаба звонили, — сказал Ганжа, когда полковник уселся.
— И что ты доложил? — спросил Мельников, выжидательно глядя на своего помощника.
— Доложил обо всем, что успели сделать.
— А конкретнее?
— И о фильтре, и о полетном листе. — Ганжа сделал паузу. — И об этой любовной истории.
— Ну зачем же, батенька? — заерзал Мельников в кресле и скривился как от боли. — Еще ничего не ясно, а ты…
— Почему не ясно, Николай Андреевич? — настойчиво возразил Ганжа. — Картина вырисовывается довольно определенная.
— Я лучше тебя знаю Синицына.
— Ах, Николай Андреевич, — сокрушенно вздохнул Ганжа, — всем нам кажется, что мы хорошо знаем знакомых нам людей. До поры до времени. Жизнь есть жизнь…
— Ты слишком торопишься с выводами, — сердито перебил Мельников. — В наших руках человеческая судьба, и ошибиться мы не имеем права.
«Тот ли это Мельников?» — удивился я. С каких это пор он стал рассуждать так вразумительно и проявлять чуткость к людям? Потому что Синицын бывший его подчиненный или прошлый урок пошел впрок? Несмотря на прошлую мою с ним стычку, Мельников был мне сейчас куда больше по душе, чем Ганжа.