Вологуров пожал плечами:
— Как-то повода не было. — Он все еще стоял лицом к зеркалу, но внимательно наблюдал за нами по отражению.
— Быть большим командиром не каждому дано, Эмма Семеновна, — проникновенно и убедительно заговорил Дятлов. — И Александр Иванович нрав. Рано мне еще. И я не собираюсь принимать полк. Даже временно. Так пойдемте, Борис Борисович? — повернулся он к Вологурову.
Комэск снова пожал плечами и долго смотрел на часы.
— Рабочий день уже кончился, — невнятно пробормотал он.
— Мельников и Синицын еще в штабе, — повторил Дятлов.
— А к чему спешка? — Вологуров обрадовался новому доводу. — Утро вечера мудренее, как говорят умные люди. Вот и подождем до утра. Завтра в спокойной обстановке обо всем и поговорим.
— Идемте, Иван Кузьмич, — взял я Дятлова за руку. — В такой дружеской услуге наш командир не нуждается.
Едва мы вошли в штаб, дежурный сообщил нам, что пограничники нашли сбитый шар-шпион. Такое известие мне было особенно приятно — в этом деле есть и моя заслуга. Откровенно говоря, когда Вологуров доложил, что «вроде бы сбил», я усомнился в достоверности только из-за его личной неуверенности, а другого повода, к сожалению, у меня не имелось. Потом я отогнал эту мысль, посчитав, что мною руководит неприязнь к командиру эскадрильи. И правильно сделал. Как человек, Вологуров не на высоте, в этом мы только что убедились, но летные и организаторские достоинства у него не отнимешь.
— Где командир? — спросил у дежурного Дятлов.
— У себя.
Дятлов направился в кабинет Синицына, а я решил навестить своего сочинского «приятеля».
Ганжа, как и следовало ожидать, сидел за столом перед кипой бумаг и что-то писал. Лицо у него на этот раз было озабоченное, и кажется, мой визит пришелся ему не по душе. Но я сделал вид, что не заметил этого, прошел к столу и сел напротив, не ожидая приглашения. Я еще не знал, о чем буду с ним говорить, но был уже накален и искал повода выпалить распиравший мою грудь заряд негодования, высказать в глаза все, что накопилось у меня на душе.
Ганжа, то ли заметил мое воинственное настроение, то ли у него родился вдруг какой-то план, бросил писать и, глубоко вздохнув, сказал грустно, словно желая меня разжалобить:
— Докладную вот готовлю. Погода пошла на улучшение, завтра надо ждать прилета начальства, а шеф на дыбы встал, решил свое старшинство показать, ни с одним моим доводом не соглашается. Правда, его не трудно понять: Синицын — бывший его подчиненный, он его тянул.
Я хотел было возразить, но дверь отворилась и вошел Мельников, чуть прихрамывая, но не в расслабленной болезнью позе, а расправив плечи, словно шел в бой.
— Ты подумал, какой сюрприз может преподнести нам «дельфин»? — резко спросил он, пронзая Ганжу холодными как сталь глазами и не обращая на меня внимания. — Отстранить в такой момент командира! Лучшего командира!
— Начальству виднее. И потом, незаменимых людей нет, Николай Андреевич, — спокойно, но твердо возразил Ганжа. — Вам жаль Синицына, а мне Октавина.
— Жалость тут ни при чем. Это я когда-то жалел своих летчиков, оберегал от трудностей, пока они с нарушителем не встретились и не оказались из-за этого воронами…
«Да, нарушитель преподнес нам суровый урок, — подумал я, — и хорошо, что Мельников сделал правильные выводы. Признать свои ошибки не каждый способен. Это под силу только мудрым, волевым и честным людям». Я проникся к полковнику уважением.
— Не будем ворошить прошлое, — сказал Ганжа. — Настоящее не менее сложно, и мы должны смотреть беспристрастно, отбросив эмоции.
— Знаешь, что самое страшное в нашем деле? — Мельников глянул на своего помощника уничтожающим взглядом, но у Ганжи не дрогнул ни один мускул. — Предубеждение. Не трудно обвинить человека, трудно потом вернуть ему веру в справедливость.
— А вы не задумывались над таким вопросом, почему люди нарушают летные законы? — Выпуклые глаза Ганжи чуть прищурились. И он ответил сам: — Потому, что слишком много у нас сердобольных начальников, таких, как вы, всепрощающих. А за такое судить надо!
— Судить, говоришь? — Мельников опустил голову и прошел к своему креслу. — Было время, судили. — Он сел, о чем-то задумавшись. — В сорок первом мой товарищ предложил посадить в штурмовик стрелка и сконструировал для него кабину. Но при испытании самолет потерпел аварию. Летчика отдали под суд…
— Вы опять берете прошлое. А я приведу вам более свежий пример, — возразил Ганжа. — Перед моим отъездом из Группы войск в нашей части случилось такое: у одного летчика в полете заклинило управление. Ему приказали катапультироваться. А парашют не раскрылся. При расследовании выяснилось, что техник самолета забыл в кабине инструмент, он и заклинил управление. И забыл выдернуть предохранительную чеку парашюта. Вот и считайте, кто дороже заплатил.