— Вы считаете, он проверял их на практике? — В голосе Ганжи звучало недоверие.
— А ты хочешь возразить?
— Откуда эти расчеты?
— Их передала Синицыну жена Октавина.
— Так. — Ганжа сосредоточенно думал. — Интересовался ветрами на высотах, — рассуждал он вслух. — Думающий летчик и в хорошую погоду интересуется этим. — Он помолчал. — Нет, товарищ полковник, это не довод.
— Не довод… А что предлагаешь ты?
— Высказать такое предположение — значит обвинить Октавина в недисциплинированности.
— Он уже понес наказание.
— А если он этого не делал?
— Ты жаждешь возмездия?
— Нет, Николай Андреевич. — Ганжа назвал полковника по имени и отчеству, и трудно было понять, чего в голосе больше, теплоты или грусти, — Достаточно одного урока.
— И что мы доложим?
— Что не справились. Вам все равно на пенсию, а мне — не по Сеньке шапка оказалась…
Дверь отворилась, и в кабинет вошли Синицын и Дятлов, а секунду спустя за ними неслышно проскользнул Вологуров.
— Машина у подъезда, Николай Андреевич, — сказал Синицын.
Ганжа взял расчеты Октавина.
— А что по этому поводу думает командир? Мог Октавин заняться проверкой этого маневра?
— Думаю, что нет, — спокойно и лаконично ответил Синицын.
— На этот раз я с вами согласен. — Теперь в голосе Ганжи не трудно было уловить примиренческие ноты.
— Пора, Николай Андреевич. — Синицын не обратил внимания на тон инспектора.
Зазвонил телефон, и Мельников взял трубку.
— Слушаю. Полковник Мельников… Так… Так. — Он вдруг оживился и радостно взглянул на Синицына. — Где?.. Хорошо… Хорошо… Спасибо, батенька! Спасибо! Сейчас вертолет вышлем. — Он положил трубку. — Октавина нашли, — выдохнул он, словно сбросил с плеч тяжелую ношу. — Геологи. Жив, жив, бродяга. Шара-шпиона срезал. Своим новым маневром. Вынужден был применить его, чтобы не упустить. Потом решил проследить, куда упадет, да не подрассчитал. Шар разрушился, и в двигатель, видно, попал кусочек оболочки. Пришлось катапультироваться. Ветром Октавина в тайгу отнесло.
На минуту все онемели от такого потрясающего известия.
— Но почему он не доложил, когда увидел шар? — спросил наконец Синицын скорее у себя, чем у нас.
— Ясно почему, — ответил Дятлов. — Не хотел командира эскадрильи подводить: ведь Вологуров доложил, что сбил шар.
— Я весь боекомплект израсходовал, — виновато пролепетал Вологуров. — И нигде больше его не видел.
— Поднимай, Александр Иванович, вертолет, — напомнил Мельников, — Октавин ногу подвернул.
— Разрешите мне, товарищ командир? — встрепенулся Вологуров, заискивающе глядя в глаза Синицыну. — Я виноват… очень виноват. Но я искуплю свою вину.
— Нет, Борис Борисович, — задумчиво, но твердо ответил Синицын. — Искупить вину — не таблетку горькую проглотить. Да и таблетка не каждому помогает. А мне летчики нужны здоровые, надежные, чтоб в бою не бросали. — Полковник повернулся к Дятлову: — Ты прав, замполит: талант быть Человеком — от самого себя. А это важнее.
И вот я снова в небе. Снова иду на перехват. Нет ничего прекраснее полета! Земля, одетая в яркую весеннюю зелень и залитая солнцем, проносится подо мной, сверкая озерами, речушками, извивающимися у подножия сопок. Кажется, и здесь, на высоте, ощутим запах весеннего аромата, которым напоен воздух. И двигатель моего самолета поет торжественный гимн и земле, и небу, и нам, людям, оберегающим эту красоту и спокойствие. Светло, чудесно вокруг! Умчался куда-то тайфун, сделав свое дело: встряхнул наш авиационный городок, его воинский люд; покрутил в своем вихре и унес кое-кого, как легковесную шелуху. Не получил должности старшего инспектора подполковник Ганжа, перевели от нас и Вологурова. Дятлов оказался прав: Октавин не доложил о шаре, чтоб не выдавать командира эскадрильи. Сейчас старший лейтенант находится в госпитале. Он поправляется и скоро должен выписаться. Я принял эскадрилью. Работы и забот прибавилось. Но я доволен — иначе нельзя. Командиром у нас по-прежнему Синицын. Его и Октавина маневр (они единодушно согласились на соавторство) получил высокую оценку военных специалистов. Вот и ответ на вопрос Парамонова о славе. Если бы люди думали только об удовольствиях, они никогда не оторвались бы от земли. Правда, не у каждого хватает сил нести нелегкое бремя славы. Одних, кто наделен умом, выдержкой и скромностью, слава возвышает, других, кто вдруг приходит к мнению, что только он все видит, все может и изрекает истину, она ломает…