Помощник секретаря смущенно поиграл карандашиком. Кренц поднял голову и, обращаясь к Давиду, словно это были его слова, переспросил:
– Что вы сказали?
Давид ничего не ответил. Промолчали и остальные, только сзади кто-то закашлялся, сдерживая смех.
– Рады, что восстановили против меня людей? – вызывающе крикнул Кренц.
Тогда поднялся Давид и заговорил, обращаясь к помощнику секретаря:
– Как видно, желающих принять предложение господина Кренца нет. Перейдем к аренде покосов исполу, господин помощник. Запишите меня на двенадцать хольдов…
– Постойте, – крикнул Кренц. – А что же я буду делать с этими двумя сотнями хольдов? Я еще не получил ответа… Крестьяне! – повернулся он к присутствующим. – Что же вы молчите? Или онемели? Какая муха вас укусила?
Все глядели на Лайоша Давида, ожидая, что уж он-то ответит за всех как надо.
– Скажи ему, – шептал Давиду Барна, – больше, мол, дураков нет!
Давид откашлялся.
– Видите ли, господин Кренц, – (тот дико посмотрел на Давида), – вот мне тут подсказывают, что, мол, больше дураков нет. Мне кажется, – это верно. И не онемел народ. Совсем нет! Это вы пытались заставить людей молчать. Но из этого, как видно, ничего не выйдет…
Давид говорил не спеша, взвешивая каждое слово.
– Ваше предложение, – повысил голос Давид, – не представляет интереса для крестьян. Только и всего. Примите это к сведению, а мы перейдем к делу.
Кренц вскинул голову.
– В таком случае надо было раньше об этом сказать! Что ж мне теперь делать с таким количеством камыша?
– Сами косите или наймите людей. А еще лучше – попросите, чтобы вас вычеркнули из списка.
– Я от своих слов никогда не отказываюсь! Я не из таких, как вы… Не рвань какая-нибудь! – И он ударил кулаком по столу. – Подло, подло так поступать!
Помощник секретаря испуганно дернул головой, огляделся и осторожно постучал карандашом.
Кренц заговорил тише.
– Люди! Это подстрекатели действуют против ваших интересов. Неужели вы этого не понимаете? Ведь шестьдесят всегда было больше пятидесяти! Нет, такого мне еще в жизни видеть не доводилось! – обращаясь к помощнику секретаря, развел руками Кренц. – Да говорите же вы! – повернулся он к крестьянам. – Не позволяйте себя запугивать! Ведь вы же свободные люди! Сейчас демократия!.. Не будьте, как бараны, – куда вас гонят, туда идете. Фу! Нет, таких людей я еще не встречал! – снова, поворачиваясь к помощнику секретаря, воскликнул Кренц. Крестьяне молча стояли вдоль стен. – Ну хорошо, этого, я вижу, вы понять не в силах… Но где же ваша совесть, благодарность?
Это было уж слишком!
Барна не выдержал и, перебивая Кренца, заговорил: – Насчет совести и благодарности вам бы, господин Кренц, лучше помолчать. Мы в прошлом году из благодарности дважды, а то и четырежды все свои долги отработали вам.
– А разве я сам не этими вот руками заработал свое добро? Каждую лошадь, каждого быка, которых я вам давал? Или, может, мне все легко досталось? Да без меня вы и шагу ступить не сумели бы! Каждый день только и слышишь: «Господин Кренц, дайте то, дайте это!» И я давал, помогал, чем мог. Но вы, я вижу, успели забыть добро. А ведь я еще могу пригодиться! Придет еще и на мою улицу праздник. Так, как вы, поступают только голодранцы, босяки!
Давид спокойно возразил:
– Господин Кренц, мы люди бедные, может быть, и оборванные, но мы не босяки!
Кренц так и впился в него взглядом.
– Да, да! Даром взять – вы тут как тут, а работать не хотите! Вы думаете, всегда так будет?
– Мы за это «даром» уже вдоволь наработались! И мы, и отцы наши, и деды! Не знаю только, кому это «даром» дороже обошлось…
– Не знаете кому? Да тому, кто приходит на готовое, занимает чужой дом, забор – на дрова, супоросную матку – на мясо.
Давид опустил глаза и густо покраснел. В этих словах кулака была доля правды: к большому стыду, среди переселенцев действительно нашлись люди, которые наделали немало бед, поступив так, как сейчас говорил Кренц.
«Голодные люди, – защищал их в душе Давид. – Своих-то свиней никогда не было. Но разве это оправдание?»
А Кренц, не обращая внимания на помощника секретаря, пытавшегося успокоить его, изливал все, что накипело на душе:
– Вы только посмотрите, что творится! Село гибнет! Тут раньше, бывало, все блестело от чистоты! И земля, и виноградники, и скот! А сейчас и глядеть-то не хочется! А скот!.. Эх, сказал бы я вам! Раньше здесь жил порядочный, трудолюбивый народ! А не лодыри!
По комнате прошелестел приглушенный шепот. Давид поднял голову и громко сказал:
– Скажите, господин Кренц, разве вы найдете в этом году хоть клочок незасеянной земли? Здесь и во всем этом крае? А на будущий год вы и виноградников наших не узнаете! Научимся и мы хозяйствовать! Не всё сразу! У хорошего хозяина сначала кормят скотину, потом детей, а затем уж ест он сам. Еще посмотрите, каких лошадей да быков мы вырастим.
Кренц злобно, презрительно рассмеялся.
– Чего же на них смотреть, когда у бедняг с голоду ноги на ходу заплетаются!
Это был намек на быков Давида, которые в прошлом году еле таскали самих себя.
– Так то было в прошлом году, – тихо возразил Давид, – а нынче я свою пару быков не променяю даже на ваших, господин Кренц!
– Смотреть на них больно! – воскликнул Кренц.
– Вам-то чего больно? Какое ваше дело? – не выдержал Барна. – Вашего никто не трогает!
– Моего? – чуть ли не зарычал Кренц и угрожающе подался вперед. – Никто и не тронет! Да я лучше сам, вот этими руками, перебью весь свой скот! Сожгу его живьем и сам сгорю, лишь бы таким, как вы, не достался! – ревел он, потрясая в воздухе кулаками.
Лайош Давид все время старался сдерживаться. Председатель «Союза новых землевладельцев» строго-настрого предупредил его, зная, что Давид вспыльчив и горяч: «Ни в коем случае не поддавайся на провокацию. Держи себя в руках. Пусть себе кричит».
Как ни возмутили Давида последние слова Кренца, но он овладел собой и спокойно обратился к помощнику секретаря:
– Запишите на меня двенадцать хольдов покоса и продолжим нашу работу, не будем задерживать господина помощника секретаря ненужными спорами.
Прав оказался председатель: Кренц окончательно вышел из себя, хлопнул ладонью по столу и, отбросив ногой стул, с шумом поднялся. Голос его срывался, он чуть не плакал.
– Так мне, дураку, и надо! Все хотел помочь им! А зачем? Ну и наградил же меня господь жить с таким народом!
Давид пристально посмотрел на него и, сдерживая гнев, крикнул:
– Вас никто не заставлял оставаться в селе, господин Кренц! Будьте благодарны, что вам это разрешили! Понятно?
Кренц сделал шаг вперед и, опершись о край стола, прохрипел:
– Я не за дармовую землю стал хорошим венгром.
Я и тогда оставался венгром, когда это было опасно! Когда здесь все поголовно были членами немецкого «Бунда»,[2] когда вы еще…
– …Когда мы еще подыхали на фронте! – вставил Давид и поднялся со стула.
– Видно, лучше уж мне не говорить. Сейчас только за такими, как вы, правда. Но не всегда будет так. Помяните мое слово!
– Если хорошенько присмотреться к вашим делам, Кренц, не такой уж вы правдивый, как хотите казаться.
– К каким это делам? – И Кренц шагнул навстречу Давиду.
Крестьяне окружили их плотнее.
– Да вот хотя бы к таким: зачем, разрешите вас спросить, по ночам к старому кирпичному заводу подъезжают грузовики и почему сразу же после этого вам приходится спешно запрягать лошадей? Не думаю, чтобы здесь все было чисто!
– Подлая клевета! Старый прием!.. Видите, что ничего не можете поделать с человеком, у которого есть кое-какое имущество, так решили его в контрабанде обвинить?! Обвиняйте, если смелости хватит! Я не какой-нибудь бродяга. Я тут век прожил! Здесь жил мой отец, мои деды и прадеды. Каждый знает, что они честным трудом зарабатывали кусок хлеба, каждый знает, что я за человек. В чем же ты меня собираешься обвинить? Говори, не бойся!